Константин Захарян. Генезис катастрофы (Становление Армянского вопроса в XIX в.)

Miaban

01.09.2021

Работа историка Константина Захаряна «Генезис катастрофы» (Становление Армянского вопроса в XIX в.), опубликованная в 1993 году.

Данная книга была издана в 2006 г., позже переиздана в 2008 г. Несколько первых страниц отражены на сайте библиотеки Ереванского университета, но не в виде текстов, а — картинок после сканирования. Ниже приводится работа полностью и в текстовом формате. Просьба при копировании указывать ссылку на этот источник — https://miaban.ru/info/russia/genezis/

К. Захарян. Генезис катастрофы

(Становление Армянского вопроса в XIX в.)

От автора

Предлагаемая читателю работа есть своего рода итоговый труд по теме предыдущих публикаций автора в журнале «Литературная Армения» и в периодической печати в 1990-93 гг. Среди них: «Между молотом и наковальней. К вопросу об установлении современных государственных границ в Закавказье и в Малой Азии (1917-23 гг.)», «Л.А.» № 1, 1990 г.; «Армянский вопрос в 1878-1923 гг. Хронологический обзор», «Республика Армения» 19.10.1990 г.; «Путь к государственности» (1914-18 гг.), «Л.А.» № 4, 1991 г.; «Раздел Армении, большевизация и красный террор» (1920/1921 гг.), «Л.А.» № 1, 1992 г.; «Полвека назад» (Армянский вопрос в годы Второй Мировой войны), «Л.А.» № 10, 1993 г. Если перечисленные публикации были посвящены истории собственно Армянского вопроса, ставшего вопросом международной политики с 1878 г., то ниже реконструирована и прослежена предыстория этого вопроса в период 1828-78 гг.

Будучи написана в 1992/93 гг., монография «Генезис катастрофы» осталась, в силу ряда обстоятельств, неопубликованной. Но поскольку за истекшее время затронутый в ней круг вопросов никоим образом не утратил своей актуальности, работа (к сожалению, с 13-летним опозданием), без изменений, публикуется ныне. (Причем, она отражает, в частности, мировоззренческую эволюцию во взглядах самого автора за пятилетний период 1988-93 гг.)

В первые три десятилетия XIX в. Российская империя, по итогам колониальной экспансии в Закавказье, аннексировала часть Армении. Оттесняя к югу слабеющую Персию, Россия по Гюлистанскому миру (1813 г.) приобрела Карабах, по Туркманчайскому договору (1828 г.) закрепила за собой территории Эриванского и Нахичеванского ханств. Способствуя успешному продвижению русских, армяне рассчитывали на предоставление автономии, и российская власть, нуждаясь в их поддержке в борьбе против Ирана и Турции, поначалу не скупилась на обещания. Воюя же с Персией в 1826-28 гг., Россия, наряду с важной в военно-стратегическом отношении Эриванской крепостью, стремилась овладеть Эчмиадзином, дабы, подчинив Армянский католикосат, получить возможность влиять на все переднеазиатское армянство. В свете очередной актуализации Восточного вопроса на Балканах, связанной с продолжавшимся восстанием греков, значение армянского фактора для ближневосточной политики Петербурга возрастало. (20 октября 1827 г. соединенная англо-франко-русская эскадра разгромила турецкий флот в Наваринской бухте в ответ на отказ султана признать греческую автономию.)

После взятия Эриванской крепости (1 октября 1827 г.) главноначальствующий на Кавказе генерал Паскевич издал приказ о создании Эриванского временного правления, во главе которого поставил поборника армянской автономии генерала Красовского, а одним из членов правления назначил главу Тифлисской армянской епархии, архиепископа Нерсеса Аштаракеци. В то же время армянский общественный деятель Хачатур Лазарян представил Зимнему Дворцу проект будущего устройства армянских территорий, предусматривавший создание в составе России автономной Армении.

С заключением Турманчайского мира необходимость ублажать армян отчасти отпала. Главноначальствующий Паскевич удалил генерала Красовского и отстранил Нерсеса Аштаракеци. Однако, если вопрос с Ираном решился и персидский трон практически вышел из игры, то проблема русско-турецкого противоборства стояла весьма остро. В конце декабря 1827 г. султан, вознамерившись взять реванш за Наварин и не желая идти на уступки в греческом вопросе, объявил России войну. Перед началом военных действий против Турции (начались в апреле) армян следовало улестить и обнадежить: указом от 21 марта 1828 г. Николай I (1825-55 гг.) образовал из Эриванского, Нахичеванского ханств и округа Ордубад Армянскую область. Многие армянские деятели восприняли этот акт как залог скорого самоуправления. Поддержка русским в войне на закавказском театре была обеспечена. Триумфальный выход русской армии в долину Марицы и Адрианопольский мир 1829 г. зафиксировали новую военную победу России. Адрианопольский договор предварил полную независимость Греции (провозглашена 24 апреля 1830 г.), гарантировал широкую автономию Сербии, Черногории, вывод турецких войск из Дунайских княжеств. На Кавказе к Российской империи отошли Ахалцыхский и Ахалкалакский пашалыки. Занятые же в ходе войны Эрзерум, Байбурт и Муш были возвращены Турции.

Именно с тех пор, когда вековое российско-османское соперничество территориально коснулось Армении, и армянский народ оказался между двумя державами, как между двумя жерновами, начался самый драматический период его истории.

* * * * * * *

В 1831 г. мятежный правитель Египта Мухаммед-Али развернул военные действия против султана. В сражении под Коньей султанская армия потерпела сокрушительное поражение. Войска взбунтовавшегося египетского вассала готовились идти на Стамбул. Руку помощи Порте протянул Николай I. В феврале 1833 г. в Босфор вошла русская эскадра, 10 тысяч русских солдат расположились лагерем на азиатском берегу пролива. Это остановило марш Мухаммеда-Али на столицу; он предпочел мир. Вскоре состоялось подписание союзного русско-турецкого договора сроком на восемь лет. Помощь Николая I Турции объяснялась простым расчетом. При невозможности пока, по ряду причин, завладеть львиной долей османского наследства посредством войны, выгоднее было иметь соседом относительно слабого султана, нежели получить противником Мухаммеда-Али с его хорошо обученным, чрезвычайно боеспособным войском. И потом, России, очень обеспокоенной мощным восстанием в Польше (1830-31 гг.), предстояло еще затяжное покорение горцев Кавказа. Поэтому империя нуждалась во внешнеполитической стабилизации, в частности, на южных границах. По заключении русско-турецкого оборонительного пакта самодержец всероссийский со всей основательностью приступил к колонизации завоеванных территорий.

Уже в 1830 г. главноуправляющий Паскевич представил проект административных реформ, коим предлагал связать Закавказье «с Россией гражданскими и политическими узами в единое тело и заставить жителей тамошних говорить, мыслить и чувствовать по-русски». (З.Григорян. «Присоединение Восточной Армении к России в начале XIX века», изд-во Социально-экономической литературы «Соцэкгиз», Москва, 1959 г., с. 141-142 («Колониальная политика российского царизма в Азербайджане в 20-60-х годах XIX в.», ч. I, с. 280).) Проект предусматривал повсеместное введение губернско-уездного административного деления и исключительно общеимперских государственных законов. Примечательно, что рьяным проводником русификаторского курса стал назначенный в том же году правителем Армянской области генерал-майор Бебутов (армянин по рождению). Летом 1831 г., когда сурового Паскевича отправили держать в узде строптивых поляков, его проект находился в стадии рассмотрения. Место главноначальствующего занял барон Розен, придерживавшийся политической линии предшественника. В июле 1833 г. был учрежден «Комитет об устройстве Закавказского края». На основе предложений Паскевича «Комитет» выдвинул свой проект, отвергнутый, однако, Государственным советом, принявшим в 1836 г. решение «начать дело сызнова», а именно, «составить новое предположение об устройстве гражданского управления в Закавказье». ( З.Григорян. «Присоединение Восточной Армении к России в начале XIX века», с. 144 /В.Иваненко «Гражданское управление Закавказьем от присоединения Грузии до наместничества великого князя Михаила Николаевича», Тифлис, 1901 г., с. 290/).

Возвращенный в 1441 г. в первопрестольный Эчмиадзин (из Сиса Киликийского) Католикосат всех армян олицетворял духовно-политический центр армянства со времен потери государственности. Утвержденное Николаем I «Положение об армянской церкви» от 11 марта 1836 г. резко ограничило права католикоса, фактически поставило его под надзор прокурора Синода, т.е. короны. Так, автокефалию Грузинской православной церкви русские власти ликвидировали вовсе и создали в Грузии экзархат; Армянскую Апостольскую Церковь, как монофизитскую, лишили всякой материальной поддержки правительства. Цель «Положения» 1836 г. – сделать Эчмиадзин послушным исполнителем воли российских монархов. Справедливости ради следует оговорить, что персидский шах, скажем, не покушался на прерогативы католикоса, более того, Иран, как мы знаем, очень долго мирился с полунезависимостью карабахских меликов, используя их в борьбе против турок и набегов горцев. Русский царь уничтожил даже намек на автономию, само название «Армения» вскоре исчезло. В 1838 г. особая комиссия под председательством тайного советника Гана разработала окончательный вариант проекта административного устройства края, после ратификации которого царем в 1840 г. просуществовавшая двенадцать лет Армянская область была упразднена. Территории, ее составлявшие, вошли в новосозданные Грузино-Имеретинскую губернию и Каспийскую область. Позже, в 1844 г., в Закавказье возник институт наместничества, затем была проведена еще одна территориальная реформа – в 1846-49 гг. образованы четыре губернии – Тифлисская, Кутаисская, Шемахинская и Дербентская. Части Восточной Армении оказались в пределах первых трех губерний. Границы перекроили по следующему принципу: смешав районы с однородным национальным составом, получить «шахматную» политико-географическую чересполосицу, предупреждающую саму возможность образования автономий. Вот когда были посеяны взошедшие впоследствии бурными всходами зерна межэтнических конфликтов в регионе!

В 1853 г., сочтя момент подходящим, Николай I начал военную кампанию, намереваясь капитально сокрушить Османскую империю, встать твердой ногой на Балканах, овладеть Константинополем и Проливами, выйти к Евфрату. Царьград, Босфор и Дарданеллы – заветная мечта Третьего Рима. Как выражался сам Николай: «Мы должны владеть ключом к своему дому. Этот ключ может дать нашим южным границам полную безопасность. Одна батарея, поставленная при входе в Босфор, заменит нам флот и армию и всю цепь первоклассных крепостей, необходимых в настоящее время для того, чтобы охранять огромные пространства черноморского побережья». (А.Киракосян «Великобритания и Армянский вопрос», изд-во «Айастан», Ереван 1990 г., с.95 /С.Сказкин «Конец австро-русско-германского союза», т. 1, М., 1928 г., с. 124/).

Формально поводом к резкому обострению отношений послужил спор о статусе святых мест в Палестине. Если в 1852 г. Россия добилась приоритета для Православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, то вмешательство Франции в следующем году привело к предоставлению султаном преимущественных прав католикам. Раздраженный Петербург ультимативно потребовал от Стамбула пересмотреть принятое в угоду Парижу и папскому Риму решение и, главное, официально признать за Россией опекунство над всеми православными поддаными Порты. Удовлетворение такого требования дало бы Николаю I неограниченный контроль над османскими Балканами и начало раздела державы оттоманов.

Немаловажная деталь. В конфликтах с Турцией Россия, как известно, многократно разыгрывала христианскую карту. Но следует помнить, что русское покровительство, перво-наперво, распространялось на подвластные султану народы православного вероисповедания – на греков, сербов, черногорцев, болгар, румын — на Балканах; на грузин — в Закавказье; на греков — в Малой Азии. Армяне же, исповедующие христианство монофизитского толка, квалифицировались ортодоксами от православия как приверженцы ереси, осужденной еще IV Вселенским собором (451 г.). Антагонизм между халкидонитами и монофизитами восходит к эпохе Византии, чьей правопреемницей Россия выступала со времен Ивана III (1462-1505 гг.). В рассматриваемый период державных приоритетов конфессиональная принадлежность в сфере большой политики, конечно, не имела для светской политики решающего значения, (Рассказывают, что перешедшему в православие генералу Бебутову Николай I сказал: «Ты мне нужен был как храбрый генерал-армянин; а храбрых русских генералов у меня и без тебя достаточно».) но, тем не менее, давала о себе знать. Поэтому, говоря о факторе христианской солидарности на фоне длительного русско-турецкого противоборства, нельзя не учитывать разницу в отношении императорской России и симпатиях русского общества к православным единоверцам, к славянским братьям и к христианам вообще, что совсем не одно и то же. В соответствии с приведенной последовательностью, армяне подпадали под третью категорию – «христиан Востока». Николаевский офизиоз делал упор на православную освободительную миссию; при Александре II, с усилением славянофильских и панславистских тенденций, возобладали идеи общеславянского единства под сенью двуглавого романовского орла; прочие христиане Востока – армяне Турции и ассирийцы (несториане) — так до конца и остались в российском политико-идеологическом диапазоне периферийным второразрядным звеном.

Война, получившая в истории наименование Крымской (или Восточной), разразилась в 1853 г. Внешнеполитические прогнозы Николая I оказались глубоко ошибочными. Считая Наполеона III (1852-70 гг.) бездарным выскочкой, а постреволюционную Францию по горло обремененной внутренними заботами, он, плюс ко всему, рассчитывал в перспективе полюбовно договориться с Парижем относительно будущего устройства ближневосточного и североафриканского регионов. Тем временем, Луи-Бонапарта, недавно повторившего 18 брюмера прославленного предка, одолевали честолюбивые планы. Ему не терпелось доказать свою жизнестойкость в глазах Европы и стяжать лавры корсиканского дядюшки, взяв у русских реванш за 1812 г. Далее, император всероссийский полагался на дружественный нейтралитет австрийского императора Франца-Иосифа (1848-1916 гг.)в благодарность за решающую помощь при подавлении мадьярского восстания 1849 г. Восстание венгров подавила стотысячная русская армия под командованием небезызвестного генерала Паскевича. Англию в Перебурге думали нейтрализовать вариантом приобретения ею за счет успехов русского оружия части афро-азиатских вотчин стамбульского властелина (Египет, Аравия) и островов в Средиземном море. Но не тут-то было. Лондон и Париж пока не располагали ни твердыми форпостами, ни достаточной мощью и резервами, чтобы в случае инициированного Зимним дворцом расчленения наследства Османа конкурировать с Россией на Ближнем и Среднем Востоке, в восточноевропейском регионе. Крах Турции, по николаевскому плану, с захватом русскими важнейших региональных артерий, неизбежно оборачивался экспансивным главенством Северной Пальмиры в Передней Азии и на Балканском полуострове, что напрямую угрожало англо-французским (и австрийским) интересам от средиземноморского бассейна до Индии — на Балканах, в Леванте, в Аравии, в Африке, в Иране. Одним словом, Петербург явно переоценил собственные силы и недооценил потенциальных противников: не учел возможность их совместного выступления, и сделал неверную ставку на выжидательную позицию Европы в Восточном вопросе.

Уничтожение адмиралом Нахимовым турецкой эскадры в Синопском бою (XI. 1853 г.), поражение турецкой армии на Кавказском фронте южнее Александрополя (XII. 1853 г.) ускорили открытое вмешательство великих держав. Последняя попытка урезонить россиян и добиться мирного урегулирования, предпринятая Англией и Францией на конференции в Вене весной 1854 г., окончилась безрезультатно. После этого 120-тысячный англо-франко-турецкий десант высадился в Крыму; отнюдь не дружелюбный, вопреки ожиданиям петербургских политиков, нейтралитет заняла на Балканах Австрия; немного погодя к союзникам примкнуло Сардинское королевство. Россия войну проиграла, что привело к значительному ослаблению ее международных позиций, к политической изоляции Петербурга, к потере устья Дуная и к резкому ограничению русского военного флота на Черном море. Согласно неподтвержденным сведениям, Николай I, не выдержав заведомо плачевного исхода решающей севастопольской баталии, отравился. По воспоминаниям современников, труп императора был настолько страшен, что придворные дамы падали в обморок во время прощальных церемоний. На престол вступил Александр II (1855-1881 гг.). Страна стояла у порога больших реформ. По итогам Крымской кампании территориальных изменений на закавказской границе не произошло.

* * * * * * * *

Пятое десятилетие XIX века в империи оттоманов – это начало эпохи Танзимата: эпоха преобразований, подготовленная реформаторской деятельностью султана Махмуда II (1808-1839 гг.). 3 ноября 1839 г. занявший трон в июле султан Абдул-Меджид (1839-1861 гг.) подписал программу реформ – «Гюльханейский Гатти-шериф». «Гатти-шериф» содержал обязательства, гарантировавшие жизнь, честь и имущество всех подданных независимо от вероисповедания. Воцарению Абдул-Меджида предшествовало новое тяжелое поражение турок под Низибом от беспокойного Мухаммеда-Али. Теперь в разрешении конфликта на стороне султана приняли участие Англия и Австрия, как ранее это сделала Россия. Военные санкции против египетского паши – десант в Сирии, бомбардировка Бейрута – аннулировали победу последнего. Он остался наследственным, по-прежнему, номинально вассальным султану правителем Египта, потеряв Палестину, Сирию и Киликию, доставшиеся египтянам благодаря Конийскому сражению 1831 г. (Сепаратистские устремления Мухаммеда-Али поддерживала Франция, надеясь через него закрепиться на Ближнем Востоке.) Важнейший момент. Великобритания оказала Турции помощь с условием непременного введения реформ для инаковерующих.

В 30-40-е гг. выгодные для себя и, можно сказать, кабальные для Стамбула соглашения заключили с османами Англия, Франция, Россия, Пруссия. Дряхлеющая империя угасала, а великие державы весь XIX в. и вплоть до Первой Мировой войны словно передавали друг другу эстафету по сохранению (в той или иной форме) изрядно потускневшей Блистательной Порты. Отрезая от нее раз за разом лакомые куски, способствуя независимости Греции, автономизации и, в конечном счете, отпадению отдельных территорий, они, вместе с тем, как бы поочередно, исходя из собственных интересов, каждый раз становились на защиту ветхого султаната, предпочитая постепенное отмирание чреватому глобальной войной за османское наследство внезапному полному развалу.

На период принятия «Гатти-шерифа» в восточных областях турецкого государства курдские племенные вожди доставляли центральной власти куда больше хлопот, чем армяне. Западноармянское население также в ту пору гораздо сильнее страдало от произвола курдских беев, нежели от османской администрации, у которой правомерно искало защиты. Воспользовавшись внешнеполитическими неудачами, внутренними трудностями Турции и успехами Мухаммеда-Али, вплотную подошедшего к Западной Армении и Курдистану, курдские племенные вожди совершенно вышли из подчинения Стамбулу. Русско-турецкий оборонительный союз (1833 г.) остудил наступательный пыл египтян. Заручившись гарантиями северного соседа, Порта вступила в борьбу с центробежными деребействами. (Деребейства – владения курдских феодалов.) На протяжении пятнадцати лет в 1834-49 гг. турки регулярно направляли на восток военные экспедиции, встречавшие энергичную поддержку у изнемогавших от гнета ханско-бекской верхушки и от постоянных набегов местных армян. Владетельные деребеи, игнорируя государственную власть, практически безраздельно хозяйничали в большинстве районов Диарбекира, Харберда, Битлиса, Баязета, Васпуракана, Тарона, Хакяри, Мосула — иначе говоря, почти всюду в Османской Армении, за исключением Карса, Эрзерума, Себастии, где не существовало деребейств и курды были относительно малочисленны, а центральная власть сравнительно сильна. Положение армянских крестьян, во всем зависевших от самоуправства местных шейхов, год от года становилось тяжелее. Племенные вожди самочинно облагали земледельцев непомерными налогами, в городах же, отстраняя от власти правительственных чиновников, зачастую на довольно длительные сроки устанавливали откровенно грабительский режим правления. В отличие от других областей неуклюжей восточной деспотии, здесь имел место двойной и потому особенно тяжелый гнет; не действовала элементарная, пусть крайне несовершенная, структура упорядоченного управления. Плюс ко всему, воинственные аширеты постоянно враждовали между собой, в результате чего западноармянские земли превращались в арену кровопролитных схваток и подвергались страшному разорению. От бесчинств кочевников в равной мере страдали также айсоры (Проживали в Османской империи в основном к югу от озера Ван, на территории современной юго-западной Турции и северного Ирака.) (ассирийцы) и однородные курдам-мусульманам этнически, но отличные от них по вероисповеданию курды-езиды. В 1834 г. 20-тысячная турецкая армия, усмиряя распоясавшихся беков и пользуясь повсеместным сочувствием армян, прошла с боями от Трапезунда через Эрзерум и Баязет в Ревандуз. В 1836 г. армяне всячески содействовали взятию турками и переподчинению правительственной власти Харберда. В 1837 г., опять-таки при широком содействии армянского населения, султанские войска начали широкомасштабные операции по покорению Баязета, Васпуракана и Битлиса. Низибинская победа египтян (1839 г.) приостановила централистские мероприятия правительства и дала дополнительный стимул бекской анархии, что обернулось дальнейшим ухудшением положения армян и резней 10 тысяч айсоров в районе Хакяри. В 1845 г. Абдул-Меджид двинул на восток крупные воинские соединения. Двумя годами позже мятежные курды, предводительствуемые верховным сюзереном ряда племен Бедер-хан-беем пригрозили Порте отделением Вана, Битлиса и Диарбекира от османской короны с последующим образованием на этих территориях некоего подобия самоуправляющегося Курдистана под покровительством Персии. То была, пожалуй, первая в истории политически окрашенная заявка кочевых аширетов, ибо не поднимаясь выше планки племенного самосознания, они, в сущности, не ставили перед собой в XIX в. никаких политических задач, занимаясь скотоводством, узаконенными и неузаконенными поборами, плюс систематическим разбоем. Курдистан под эгидой предельно слабой в то время Персии – это фикция, а декларированный сепаратизм – суть потуги племенного сюзерена припугнуть Стамбул в целях сохранения и расширения собственных привилегий, т.е. режима наибольшего благоприятствования.

Примечательно, что попытка Бедер-хан-бея увлечь своей авантюрной затеей армян потерпела провал. В 1847 г. константинопольский патриарх Маттевос трижды обращался к султану, настоятельно требуя оградить вконец разоренное армянство Васпуракана и Тарона от курдского произвола. Летом того же года в Западную Армению направилась особая турецкая армия. Командующий Осман-паша получил чрезвычайные полномочия и распоряжение привлекать ополченцев из местных немусульман. В связи с этим константинопольский патриарх обратился с соответствующим воззванием к западноармянскому населению. В боях под Моксом и Ваном турки разбиди курдские племена. Стойко выдержав осаду последними Айгестана, ванские армяне пленили одного из предводителей противника Хан-Махмуда. После взятия османскими войсками совместно с армянскими и езидскими ополченцами крепости Ораг, в плен попал сам Бедер-хан-бей. В 1848 г. курды были выбиты из Хошара и Муша, в 1849 г. пал их главный оплот — захваченный ранее Битлис. В 1850 г., с окончательной ликвидацией деребейств, самовластных ханов и беков везде в более-менее значительных центрах сменили турецкие правительственные чиновники.

* * * * * * * *

Попробуем детально, на общем историко-политическом фоне, представить развернутую мотивировку позиции западных армян в описанных событиях, завершившихся накануне Восточной (Крымской) войны.

Конкретные шаги турецкой администрации по проведению в жизнь централизаторских установок Танзимата, предполагавших уничтожение центробежных деребейств, виделись, за неимением иного выбора, спасительной панацеей обездоленным армянам – крестьянам и купцам, торговацам и ремесленникам – всему армянству, остро нуждавшемуся в наличии хотя бы минимальной законности и правопорядка. Ведь, так, или иначе, если уж третьего не дано, предпочтительнее находиться в непосредственной зависимости от аппарата государственной власти, нежели от безысходной анархии обирающих тебя до нитки и враждующих друг с другом на твоей же земле необузданных племенных властелинов. И потом, перед селянами подчиненных курдским бекам местностей был пример армянских крестьян Эрзерума и Себастии, часть которых приобрела земли путем выкупа по новопринятым аграрным законам. В подвластных курдам районах об этом не могло быть и речи; там земельные акты не действовали; армяне лишь теряли то, что имели.
Лояльная к Турции позиция западного армянства в 30-40-е гг. XIX в. не противоречила внешнеполитическим расчетам России. Аспект очень важный. Вспомним, что именно Николай I буквально заслонил Османскую империю в дни конийской катастрофы. Науськиваемый Францией Мухаммед-Али был остановлен на рубежах Киликии; зону к северу от нее в Петербурге считали сферой российского влияния. Выход в Мушскую долину в 1828 г. имел для русских, помимо чисто военного, важное разведывательное значение, показав расклад сил в регионе. Русско-турецкий союзный договор 1833 г. развязал султану руки, предоставив свободу действий на востоке. Кровопролитное усмирение турками плохоуправляемых курдов, подрыв боеспособности и распыление мобильных аширетов ощутимо облегчало задачу России в планах будущей аннексии Западной Армении. Борясь с центробежностью беков, турки опирались на армян, в чьем конечном русофильстве Петербург тогда не сомневался. Следовательно, в глазах Николая, намеревавшегося рано или поздно решить Восточный вопрос, османы невольно содействовали последующей реализации намеченных им планов. Вышеуказанные обращения константинопольского патриарха к Абдул-Меджиду и воззвания патриаршества к западноармянскому населению одобрялись эчмиадзинским католикосатом, официально поставленным под надзор российских инстанций в 1836 г. И никаких препон со стороны Зимнего дворца такая политика не встречала. Правда, из сказанного отнюдь не следует, что эчмиадзинский католикос и, тем паче, константинопольский патриарх слепо выполняли петербургские директивы. Апостольская церковь целиком и полностью исходила из национальных чаяний народа; таким образом, здесь мы имеем дело с объективным совпадением разнородных интересов. Между тем, нельзя не отметить, что в 40-е гг. целенаправленная унитарно-колонизаторская политика России в Закавказье оттолкнула от нее многих армянских приверженцев, развеяв автономистские иллюзии. Общеизвестны примеры группового ухода недовольных кабальным аграрным курсом царизма крестьян в османские пределы, рост ободряемых надеждами на Танзимат туркофильских настроений в среде консерваторов и духовенства. Во всяком случае, факт: западные армяне не поддержали ни Мухаммеда-Али, к кому с готовностью примкнули курдские племена, ни самих лишенных льготного статуса курдов. Все еще единолично определявшая национальную ориентацию, тактику и стратегию церковь выбрала максимально приемлемый и наименее ущербный вариант. Бесперспективность поползновений заносчивого египетского паши выяснялась дважды: сначала, из-за противодействия Петербурга, затем Лондона, всякий раз ревниво отстранявших Францию и каждый на свой лад ревниво оберегавших османское наследство. Недаром в июле 1840 г. Англия, Россия, Австрия и Пруссия подписали Лондонскую конвенцию с Турцией, установившую опеку держав над ней в форме «наблюдения за поддержанием целостности и независимости Османской империи». Думается, нелишне подчеркнуть, что поочередно осадившие гордыню Мухаммеда-Али Россия и Англия никак не допустили бы серьезной курдской инсуррекции. Возникший на этой почве турецко-персидский пограничный конфликт решился при державном посредничестве в пользу турок. В 1848 г. русские войска помогли султану погасить волнения в Молдавии и Валахии. Иначе говоря, ровно двадцать лет – с 1833 по 1853 гг. – Николай I выжидательно и предусмотрительно «дружил» с Портой.
Западные армяне большинства областей исконного hАйка не могли самостоятельно противостоять военизированным объединениям кочевников. Автохтонное армянство — горожан, живших вперемешку с мусульманами, и занимавшихся земледелием селян — объединяло древнейшее духовно-этническое единство, которое было выпестовано национально-религиозным самосознанием, уберегшим нацию от исчезнования в условиях потери государственности и опустошительных нашествий. Но сознание государственного единства отсутствовало, потому что под обломками былых катстроф погибли большая часть аристократического сословия и национально-политические институты. Само по себе имперское подданство в смысле верховенства иранского шаха, турецкого султана или русского царя в армянском мировосприятии всегда было вторично, будучи четко отделено от первичной принадлежности к армянству, тождественной принадлежности к Апостольской церкви. Пока нацию не лишили светских феодально-иерархических структур, она, теряя государственную самостоятельность, неоднократно поднималась на борьбу за восстановление суверенитета – в пору владычества Сасанидов, Византии, Халифата. В XI же столетии в Передней Азии повился качественно иной тип завоевателей, сюда хлынула Великая восточная степь. Если в эпоху Переселения народов всесильные гунны, не одолев иранский кордон, двинулись на запад, обогнув Каспий с севера, то спустя шестьсот лет сокрушенный арабами, исламизированный и утративший монолитность Иран прорвали свирепые орды степняков Турана. Пять веков, от сельджукских нашествий, и затем монгольских гекатомб, до ужасов Тимура и войн коюнлу, волна за волной, вал за валом на переднеазиатский очаг цивилизации накатывались, инфильтрируясь через Иран, тюркско-монгольские и снова монголо-тюркские кочевые потоки. Беспощадное истребление светской феодальной элиты нивелировало армянство, сделало нацию в большинстве обезгосударствленно-бессословной. Вместе с тем, уникальная жизнеспособность, спасение самобытности и генофонда в горниле этих вековых потрясений стали возможными благодаря конфессиональной исключительности и национальной консервации, которые облекли армянство в необоримый защитный панцирь со времен Аварайра (451 г.) и отвержения постулатов Халкидонского собора (451 г.). (В судьбоносном 451 г. только что потерявшая государственность Армения (428 г.) парировала двухстороннюю экспансию. Аварайрское сражение сорвало планы Сасанидского Ирана по насаждению в Армении (христианской ок. 300 г.) зороастризма в целях поглощения армянства. Отвержение Армянской церковью диафизитских постулатов IV Вселенского собора в свете верности монофизитству защитило армян от ассимиляторских посягательств Византии.)

За век до того, как Западная Армения попала под пяту турок-османов, единственной общенациональной организацией-консолидантом, совместившей все спектры функционирования и жизнедеятельности нации, стала церковь. В 1375 г. под ударами египетских мамелюков погибло просуществовавшее почти три века (с 1080 г.) Киликийское Армянское царство; в 1441 г. местопребыванием Католикосата всех армян был вновь избран Эчмиадзин. Эта-то дата и символизирует окончательный вынужденный переход армянства, по итогам долгого разрушения государственности, от национально-территориальных форм к конфессионально-общинному статусу существования. Со дней учреждения Армянского патриаршества в Стамбуле в 1461 г. константинопольский патриарх, осуществляя духовную юрисдикцию над своей паствой, выступал посредником между турецкоподдаными армянами и Портой. К XVI в. пятивековая вакханалия степняков радикально изменила политическую карту и этническую картину всего региона от Памира до Босфора. Ввиду глобальных этноперемещений, массовой инфильтрации тюркских племен и смещений отдельных этносов, на обширных просторах hАйка, кроме турок-османов (как раз-таки они составляли меньшинство), появились курды, кызылбаши, туркменские племена, зазы. Вдобавок к стихийной полиэтнизации, расслоившей армянские земли вследствие шквальных вторжений, в дальнейшем, по ходу ирано-турецких войн (XVI-XVII вв.) и позже, султаны и шахи проводили локальные переселения, поощряли миграцию, способствовавшую смешению однородных районов, короче, руководствовались старым имперским правилом: «разделяй и властвуй». Курдские деребеи-феодалы, наделявшиеся со времен султанов Селима Грозного (1512-20 гг.) и Сулеймана Великолепного (1520-66 гг.) фирманами внутренней независимости, пользовались в подвластных деребействах, как сказано выше, огромной властью. Однако, в период могущества османской державы они не особенно высовывались, ибо любое неповиновение сурово пресекалось. В XIX в. численность автохтонов-армян превышала численность пришлых кочевников, но племя уже в зародыше представляло собой военизированную организацию – иррегулярную воинскую единицу; соответственно, союзы племен – иррегулярное воинство. Отсюда вывод. До второй половины прошлого столетия, по-прежнему руководимые церковью, имевшие в Османской империи конфессионально-общинный, но не национально-территориальный статус, давно лишенные всех светских структур армяне, безоружные и населявшие hАйк и Киликию чересполосно, не могли без государственной опоры противостоять кочевническому феодальному произволу.

В то же время в горы Зейтуна и Сасуна курды и прочие кочевники почти не совались; обитавшие там племена либо мирно соседствовали с армянами, либо при нарушении союзных обязательств или вооруженного нейтралитета всегда получали достойный отпор. Компактно проживавшие сасунцы и зейтунцы, как и карабахские мелики в пору господства Ирана, укрывшись в труднодоступных горах, сохранили автономные светские институты национальной власти – в этом заключалась их сила. В Новое время на исторически армянством пространстве от Пайтакарана до Киликии все еще продолжали существовать три независимых армянских анклава Зейтун, Сасун и Карабах. Легендарный Зейтун-Улния – осколок Киликийского царства, героически отстояв свою свободу, с 1628 г. пользовался легитимировавшим его автономию фирманом султана Мурада IV (1623-1640 гг.) (Узнав, что его единственный новорожденный наследник мертв, Мурад приказал передушить всех дворцовых лекарей. А когда ему самому в ту же ночь стало плохо, поблизости не нашлось эскулапа. Никто не знает от чего именно он умер, но говорят, что в ночь его смерти мать падишаха (гречанка с эгейских островов) пела в своих покоях греческие песни.), который был подтвержден Махмудом II в 1835 г. Улния управлялась четырьмя княжескими родами при верховенстве одного из князей, в то время как автономия Сасуна, вдохновившего национальный гений на эпос о воителе Давиде, зиждилась на феодально-республиканской основе. Отважные горцы упорно сводили на нет завоевательные посягательства пашей Порты, курдских шейхов и туркменских племен. Но эти свободолюбивые горские анклавы составляли счастливое локальное исключение, тогда как автохтоны иных областей очагового hАйка не в состоянии были самостоятельно оказать действенное сопротивление притеснителям или организоваться для общенационального выступления.

Резюмируем. В сложившихся обстоятельствах лояльная позиция, занятая западными армянами под главенством церкви по отношению к реформируемой Османской империи, позиция, не противоречившая политике наиболее заинтересованных в Восточном вопросе великих держав – России и Англии, была, за отсутствием какой-либо разумной альтернативы, единственно правильной.

* * * * * * * *

Итак, подавляя мятежных шейхов при содействии армян, Порта преследовала две цели:

опереться на армянский элемент в борьбе с центробежными тенденциями, что соответствовало духу и букве Танзимата;
вернуть пошатнувшуюся с приходом русских в Закавказье лояльность армян, добиться их благонадежности в преддверии неизбежных столкновений с Россией.

В 1841-47 гг. западные армяне обрели право на созыв выборного двухпалатного Национального собрания под председательством патриарха, была заложена основа светского общинного самоуправления. В период Крымской войны, воспользовавшись создавшейся обстановкой, родственник плененного Бедер-хан-бея шейх Езданшир вновь поднял курдское восстание, захватил Мосул и Васпуракан, где развязал кровавый террор. Но в 1855 г., при активном участии английского консула в Мосуле, он попал в ловушку; восстание, не встретившее никакого сочувствия у местных армян, быстро захлебнулось.

В Крымской кампании союзные Турции Англия и Франция одолели Россию. Англия упрочила свое влияние в Месопотамии, Франция — в Сирии. Для Турции победа оказалась пирровой: и без того расшатанные ресурсы страны были исчерпаны, экономическое закабаление усилилось, общий кризис углубился. На Кавказском фронте, под занавес боевых действий, турецкая армия проиграла и сдала Карс (XI. 1855 г.), возвращенный затем туркам в обмен на занятый союзниками Севастополь. С одной стороны, европейские державы в очередной раз преградили путь России к проливам, к южным морям и на Балканы, с другой – настаивали на проведении султаном незамедлительных реформ для христианских подданных, что и отразила статья 9 Парижского мирного договора – предоставление христианским народам права на внутреннее самоуправление. Насущность безотлагательных реформ понимали и в Стамбуле. 18 февраля 1856 г., в канун подписания Парижского мира, султан издал рескрипт «Гатти-гумаюн» — второй акт Танзимата. Инаковерующим предоставлялись гражданские права, а также право избирать свои духовные советы.

В мае 1860 г. в Константинополе Национальное собрание западных армян приняло Национальную конституцию (Положение, регулировавшее внутреннюю жизнь оттоманской армянской общины.), в несколько переработанном виде утвержденную султаном Абдул-Азизом (1861-76 гг.) в 1863 г. Согласно конституции, двухпалатное Национальное собрание избирало Верховное собрание, наделенное внутриобщинными законодательными полномочиями. Выборный патриарх лишался права единолично принимать решения, а в случае антиконституционных действий подлежал смещению. От Национального собрания ответвлялись Национальное управление – исполнительный орган, Национальное провинциальное управление, Национальное религиозное собрание и Политическое собрание для ведения гражданских дел. Кроме того, учреждались судебный, экономический, учебный и монастырский советы, вводилось всеобщее избирательное право.

Тем временем, в 1860 г. начались волнения в Боснии и Герцеговине; в 1861 г. была провозглашена единая автономная Румыния; в 1862 г. вспыхнуло Зейтунское восстание; в том же году турецкие войска покинули Сербию.

Ситуация диктовала Порте скорейшее проведение административно-территориальной реформы, и в 1864-67 гг. она была осуществлена. Большая часть Западной Армении вошла в состав Эрзерумского вилайета с официальным названием «Эрменистан». В 1867 г. к Эрзерумскому вилайету были присоединены Карс, Баязет и Эрзинджан. Одновременно Ван, Муш и Битлис составили часть Диарбекирского вилайета под наименованием «Курдистан». Включение Вана, Муша и Битлиса в Курдистан вызвало протесты армян. Султан частично пошел навстречу – Ван и Муш отошли к Эрзерумскому вилайету, т.е. к Эрменистану. К слову, границы Эрменистана, если приплюсовать Битлис и Трапезунд, почти совпадают с будущей «линией Вильсона» — армянская граница по Севрскому договору; аналогично и границы «автономного Курдистана» по Севру.

Подведем черту. Национальное собрание, Национальная Конституция и, наконец, Эрменистан. В 40-60-е гг. западные армяне, казалось, добились того, о чем российскоподанные армяне не могли даже мечтать – внутренее самоуправление и все предпосылки национально-территориальной автономии. А теперь сравним. Принятое русским правительством «Положение об Армянской церкви» урезало права Католикоса всех армян и поставило его под надзор прокурора Синода. По сути, константинопольский патриарх обладал несравненно большей реальной властью. С одной стороны, уничтожение Николаем I Армянской области в 1840 г. и заведомое распределение расчлененной Восточной Армении по губерниям в пределах Российской империи; с другой, провозглашение Национальной Конституции и официальное признание Портой Эрменистана в пределах Османской империи. Надо отметить, что начавшаяся в России при Александре II большая реформация совершенно не коснулась национального вопроса в смысле пересмотра колонизаторских принципов. Причина понятна – унитарная основа русского империализма. И если хиреющая Турция, подавляя балканские выступления и Зейтунское восстание, вместе с тем, пусть вынужденно, проводила политику умиротворения и уступок по отношению к нетурецким народам, а касательно армян, настойчиво продолжала добиваться их лояльности, пытаясь обезопасить свои восточные рубежи, то Россия после пленения Шамиля (1859 г.) и разгрома польских повстанцев (1863-64 гг.) ни на йоту не ослабила национальный гнет.

Однако, на первый взгляд, вроде бы непонятно: тяга западных армян к России не только не убывала, она росла, постепенно превращаясь в политическое русофильство и в однозначную русскую ориентацию. Причин тому несколько. Турецкоподданные армяне Западной Армении получили как широко декларированные права де-юре, так и светско-общинные нациоанльно-политические институты и даже наметки территориального самоуправления, но они так и не получили действенных гарантий жизненной – личной и имущественной – безопасности де-факто. Бельгийский публицист и политический деятель Роллен-Жекмен метко высказался об армянской конституции: «Тут есть все, кроме параграфа, на который армянин мог бы сослаться, чтобы помешать курду разорять его землю…» (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», изд-во Ереванского университета, Ереван-1979 г., с.150. /М.Роллен-Жекмен «Армения, армяне и трактаты», М.-1896 г., с. 19/) Нескончаемый курдский разбой, этот бич Западной АрменииГенезис катастрофы, вновь дал о себе знать частыми кровавыми всплесками после Восточной войны. Усмиренные было беки, лишенные сеньорального статуса, пользуясь внутренним послевоенным расстройством, опять подняли голову, занялись набегами и грабежами. Утверждение правительственной административной системы, вместо ликвидированных деребейств, в специфических османских условиях, безнадежно усугубленных войной, решило лишь отчасти и не могло по-настоящему удовлетворительно решить, во всяком случае, применительно к сложной западноармянской действительности, проблему установления централизованного правового режима. Введение центрального правления привело к вседозволенности облеченных огромной властью наместников-пашей и жадной своры насквозь коррупмированных чиновников. Отягощенная восточнодеспотической наследственностью Порта перестраивалась медленно и со скрежетом, подолгу простаивая и буксуя, упорно цепляясь за старое и, не будучи в состоянии европеизироваться из-за своей азиатско-имперской сущности полноценно, многие новшества попросту отторгала. Поставленное во главу угла страстное стремление сохранить в том или ином виде султанскую власть над всеми некогда покоренными народами и обширными территориями заставляло турецких реформаторов изыскивать нереальные формы бесперспективных иллюзорно-спасительных сочетаний. Гальванизирующие преобразования Танзимата не могли излечить смертельно больной имперский организм, они оттягивали его гибель, фактически невольно стимулируя относительно безболезненный развал полиэтнического и поликонфессионального государственного объединения. Лозунг единого османского отечества для всех подданных султана, назависимо от их национальной и конфессиональной принадлежности, выдвинутый в 60-е гг. Фуад-пашой, подразумевал своего рода синтез самодержавного содержания с ойкуменическим, безотносительно к тому, подозревали ли об этом сами родоначальники идеологии османизма (Фуад-паша, Ибрагим Шинаси, Намык Кемаль). Так же как в прошлом, к примеру, эллинистическая ойкумена зиждилась и функционировала на базе греческого потенциала, Фуад полагал возможным наличие и полнокровное фукнционирование некоей модернизированной османской ойкумены при незыблемости правящей династии и политического главенства турок. Если он и не проводил параллелей с Грецией, то уж наверняка брал в пример современную ему унитарно-ойкуменическую Россию.

«Во внутренних делах наши усилия должны быть направлены к одной цели – к соединению в единый организм разных племен… Отныне великая империя не принадлежит ни грекам, ни славянам, ни одной другой религии, ни одному другому племени… Черногория, Сербское княжество, царство Армянское ни себе, ни миру не принесут ни малейшей пользы. Эти хилые представления – не более, чем фантастические сновидения… Нет оснований лишать человека поста, если он чтит Бога сообразно Моисеевым или Христовым законам. Но когда тот же человек не считается с целостностью нашей страны, тешит себя мечтой о Византийской империи, либо о служении Киликийскому царству, он перестает быть преданным чиновником и его надлежит убрать» («Завещание Фуад-паши», 1869 г.). (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», изд-во Ереванского университета, Ереван-1979 г., с.99. /А.Алпояджян «История армян Кайсерии», т. 2, Каир-1937 г., с. 1430./)

Впоследствии, на начальном этапе деятельности, заветы Фуада безуспешно пытались реализовать младотурки-иттихадисты. Затея эта была заранее обречена, поскольку в турецком фундаменте Османской империи отсутствовал созидательно-культурный импульс, присущий греко-македонскому, римскому или византийскому стержню в исторической ретроспективе, аглийскому, французскому или русскому великодержавию (при всем их различии) в XIX-XX вв. В отличие от греков и римлян древнего мира, византийцев Средневековья, англичан, французов и русских XIX столетия, турки находились несравненно ниже в плане культуры, нежели большинство народов и стран, над которыми они властвовали. Естественно, что армяне в массе, когда дело касалось выбора между властью султана и беспределом племенных вождей, поддерживали падишаха, а коль скоро речь заходила о российском или османском подданстве, тянулись под более цивилизованное правление российских властей. Твердые законность и правопорядок, хоть и ассимиляторско-полицейские, в русском Закавказье все-таки были. Гарантии личной и имущественной безопасности существовали де-факто. И мирные условия жизни закавказских армян неудержимо влекли западное армянство.

* * * * * * *

Первоначальный колонизаторский курс царизма, принявший при Николае I откровенно унитаристский характер, был направлен острием против местной кавказской феодально-сословной олигархии с тем, чтобы нивелировать завоеванный край и облегчить включение аннексированного региона в общероссийскую систему. Для этого Петербург поначалу всячески поощрял бессословный демократический элемент, что наиболее благотворно отражалось на армянах, так как, помимо карабахских и зангезурских меликов, плюс нескольких лорийских фамилий, получивших дворянство при грузинском (Картли-Кахетия) дворе, у армян практически не было аристократического потомственно-владетельного сословия. В грузинских тавадах и татарских ханах Россия видела оплот сепаратизма и потому ограничивала их сеньоральные права. Вдохновителем такой политики являлся кавказский главнокомандующий генерал Ермолов, жестоко подавивший в 1819-20 гг. руководимое тавадами восстание в Гурии и Имеретии («Смирись, Кавказ – идет Ермолов», — А.С.Пушкин). В борьбе с сеньоральным непокорством Россия уделяла особое внимание развитию городской жизни. Бессословный армянский элемент составлял большинство населения крупных закавказских городов, и дальнейший рост городского населения происходил в основном за счет притока наиболее подверженных урбанизации армян. В 1818 г. Ермолов издал «Положение», ограничившее привилегии татарских ханов, что ослабило зависимость армянских крестьян части Закавказья от агаларов и беков. По ходу русско-иранской (1826-28 гг.) и русско-турецкой (1828-29 гг.) войн Николай I планировал поселить в Армении вдоль иранской и турецкой границ 80 тысяч казаков для охраны южных рубежей, создания великорусской опоры и наступательного плацдарма на юге империи. В широком смысле предполагалось замкнуть русским кольцом многонациональный Кавказ от Черного до Каспийского морей. Затем Зимний дворец от этого плана отказался. Причины: трудность реализации – раз; бесспорная прорусская настроенность армян – два. Более того, русские повели линию на привлечение и расселение в приграничных районах тысяч армянских переселенцев из Ирана и Турции. В 1829 г. по предложению военного министра Чернышова, одобренному царем, «в виду доказанной армянами храбрости и усердия к России им поручается охрана новой границы Турции». (Г.Чалхушян «Красная книга», Ереван-1919 г., с.43.) Упразднение Карабахского ханства в 1822 г., избавившее меликов от сюзеренитета шушинского хана, не оправдало, однако, их надежд на предоставление льготного, в сравнении с мусульманскими феодалами, статуса: напротив, они полностью лишились самостоятельности и никак не были выделены. Между тем, в 1827 г. грузинское дворянство, в силу православного вероисповедания, было уравнено в правах с русским дворянством, после чего последовало широкое привлечение грузинской аристократии на российскую государственную службу. Таким образом, по замыслу царизма, сословной туземной опорой самодержавия в Закавказье становились грузины, бессословной опорой российской державы – армяне.

Карабахские меликства особенно чувствительно восприняли утрату самостоятельности, так как тамошние армяне еще не забыли о недавнем автономно-национальном самоуправлении. Карабах оказался под властью татарских ханов Панаха и Ибрагима, обосновавшихся в захваченной Шуше, лишь во второй половине XVIII в. и лелеял надежду , в благодарность за щедрую помощь русскому оружию, на восстановление прежнего национального вассалитета в составе России или, по крайней мере, на предоставление меликскому дворянскому сословию приоритетного по отношению к магометанским соседям режима. Но Россия вовсе не была заинтересована в пестовании какого бы то ни было светского привилегированного армянского сословия, способного консолидировать армянство. Вот почему не могло быть и речи о включении Арцаха и Сюника в Армянскую область. Мало того, в 1836 г. российские власти ликвидировали Гандзасарский католикосат и подчинили карабахскую епархию непосредственно поднадзорному Синоду Эчмиадзину, чем нанесли сильнейший удар по анклавности арцахцев. Далее, напомним, что с армянами и с Турецкой Арменией связывались аннексионистские внешнеполитические прожекты. Надлежало всячески подогревать тягу армян к русской короне и пресекать в зародыше любые потенциально автономистские ростки. В то же время почти вся Грузия уже пребывала «за гранью дружеских штыков», грузинский вопрос не стоял на междержавном уровне, и грузины, в отличие от армян, не представляли единого этнического монолита. Их было несравненно легче вовлекать в российскую орбиту и управлять ими на первых порах, как раз-таки временно потворствуя одним вассалитетам и безрвеменно ликвидируя другие. Так, Картли-Кахетинское (Восточногрузинское) царство прекратило существование указом Павла I (1796-1801 гг.) от 1801 г., а царство Имерети (Западногрузинское) – в 1810 г. Упразднив в 1828 г. вассальную Гурию, Россия в канун начала военных действий замкнула юго-западную побережную границу с Турцией. Вассальные Мегрелия, Сванетия, и вместе с ними Абхазия посуществовали дольше и подверглись поочередной ликвидации, соответственно, в 1857, в 1859 и в 1864 гг., в период между завершением Крымской войны и взятием царскими войсками последних аулов на Северном Кавказе.

Все татарско-ханские образования были упразднены еще в 20-е гг.; в 1819 г. ханство Шекинское, в 1820 г. – Ширванское, в 1822 г. – Карабахское, в 1826 г. – Талышское. Россия изначально рассматривала татарский элемент как неблагонадежный, заботясь о его нейтрализации, но, в противовес армянам и грузинам, не видя в нем союзника.

В процессе планомерной колонизаторской унификации вышло высочайшее повеление 1841 г.: «Звание агаларов и меликов для блага жителей и к пользе правительства уничтожить, деревни отнять от них без всякого вознаграждения и вместо этого каждому из них до смерти выдавать из казны те доходы, кои он получал от жителей татарских, но не армянских деревень». (С.Тигранян «Армяне», изд-во «Варандян», Ереван-1992 г., с. 26. /В.Иваненко «Гражданское управление Закавказьем», исторический очерк (т. XII издания «Утверждение русского владычества на Кавказе»), с. 342./) Всмотритесь, с одной стороны, по высочайшему указу армянские крестьяне освобождаются от зависимости ханов, агаларов, беков, с другой – татарская знать переводится на казенное довольствие, т.е. получает от государства средства к существованию как сословие. Армянские же мелики, лишенные и владетельных прав, и государственного содержания, так как владели они только армянскими деревнями (население горного Карабаха было армянским в абсолютном большинстве, Зангезура – в подавляющем), фактически обрекаются на исчезнование как прослойка. Татарские феодалы, напротив, владели армянонаселенными пунктами в разных областях и в этом смысле закон оборачивался на благо армянам. Императорский рескрипт убедительно подтверждает заинтересованность царизма в бессословности монолитной армянской нации. России требовался городской и сельский лояльный армянский демос, рассредоточенный по всему Закавказью и прикрывающий внешнюю границу под русским скипетром плебс, но никак не народ-территориалист с какими-либо сеньорально-феодальными структурами и институтами национальной власти. Кстати, заметьте, рескрипт рассматривает совокупно меликов и агаларов, ставя между ними, христианами-монофизитами и мусульманами, знак равенства и, в конечном счете, недвусмысленно благоволя к последним, что непредставимо, например, в отношении привилегированного грузинского православного дворянства. (Правда, учтем: меликское сословие составляло ничтожный процент закавказского армянства.)

Через пять лет по прибытии на Кавказ первого наместника графа Воронцова, предшествующая политическая линия претерпела изменения. «В ознаменование особого благоволения ханам, бекам, агаларам, прочим лицам высшего мусульманского сословия, а также меликам из армян» повелевалось вернуть им земли и права, отобранные у них в 1841 г. Обеспокоенный брожениями в предреволюционной Европе и проявлениями революционно-демократических настроений в самой Российской империи царизм пошел на мировую с туземной кавказской аристократией. Воронцов писал в Петербург: «Надлежит не только не посягать на права высшего сословия, но всеми мерами стараться об ограждении и утверждении оных, ибо одно только аристократическое начало может побороть то демократическое направление, против которого, к сожалению, доныне, кроме оружия, никакого оплота противопоставлено не было». (З.Григорян «Присоединение Восточной Армении к России в начале XIX века», с. 147 /В.Иваненко «Гражданское управление Закавказьем», с. 355./) После этого, можно сказать, вплоть до 80-90-х гг. XIX в. правительство на деле не очень жаловало татарское феодальное сословие и татар вообще, покровительствуя на дворянско-единоверной основе грузинам, а на державно-христианской – армянам. В тех и других Северная Пальмира видела буфер между Турцией, татарами и непокорными горцами Кавказа, где до начала 60-х гг. шла кровопролитная война. И те, и другие вновь продемонстрировали полную лояльность к России в годы Восточной войны. Армяне содействовали русской армии на карсском направлении – в сражениях при Башкадыкларе (1853 г.) и Кюрюк-даре (1854 г.), при взятии Карса (1855 г.). Вторжение турецких войск в Гурию и Мегрелию, занятие Зугдиди (1855 г.) не встретило поддержки у местного населения: против турок развернулась партизанская борьба.

Точка в административно-территориальном обустройстве закавказского края была поставлена в 1864-67 гг. (уничтожение внутренней автономии Мегрелии, Сванетии и Абхазии – 1857-64 гг.; полная победа над горцами – 1864г.). Из боязни образования очагов национального сепаратизма правительство не стало вводить в Закавказье пореформенный закон Российской империи от 1864 г. о местном – губернском и уездном – самоуправлении. В 1864 г. вместо четырех прежних губерний появилось пять: Кутаисская, Тифлисская, Эриванская, Елисаветпольская и Бакинская. Армянонаселенные территории в статусе отдельных уездов вошли в состав трех губерний – Эриванской, Елисаветпольской и Тифлисской. Границы опять перекроили, строго придерживаясь николаевского принципа смешения районов с разнородным национальным составом и сохранения этнической чересполосицы, предупреждающей возможность возникновения автономных единиц по национальному признаку. Очертания Эриванской губернии (Эриванский, Нахичеванский, Александропольский, Ордубадский и Новобаязетский уезды) соответствовали границе Армянской области. Новое название достаточно красноречиво подчеркивает денационализаторскую суть перекройки. В новообразованную губернию, как и ранее, заведомо не включили сословно отличные Зангезур и Карабах. ( Вошли в состав Елисаветпольской губернии.)

Стоит еще раз напомнить: по иронии судьбы, в том же промежутке времени – 1864-67 гг. – Турция, утвердив Национальную конституцию оттоманских армян (1863 г.) и продолжая реформы, декларированные «Гатти-гумаюном» 1856 г., пошла на образование Эрменистана в пределах Эрзерумского вилайета; в 1867 г., уступив настояниям армян, санкционировала присоединение к Эрменистану Вана и Муша. Характерная перекличка дат. В одно и то же время происходит следующее: российский унитарно-утилитарный колониализм внедряет призванные окончательно обезличить Закавказье управленческо-территориальные формы, действовавшие до 1917 г., а османский султанизм делает поэтапные уступки и в итоге признает название Эрменистан за значительной частью Западной Армении. (Два года спустя, видимо, изучая и заимствуя наглядный русский опыт, Фуад-паша предостережет султанат от смертельной опасности подобных автономистских экспериментов и призовет к скорейшей унификации Османской империи, логично предположить, по российскому образцу.) Но несмотря на все уступки Стамбула и ужесточение колонизаторской политики царизма, никакого перелома в пользу Турции в настроениях армян, вопреки ожиданиям высокой Порты, не случилось.

Сравнительно передовая экономика России способствовала развитию новых экономических отношений, промышленных и сельскохозяйственных отраслей на Кавказе. Эпоха Великих реформ качественно ускорила набиравшие темп процессы. Крестьянская реформа, земельные, правовые и прочие акты властей, проведенные в Закавказье во второй половине 60-х – в начале 70-х гг., знаменовали ощутимый рывок вперед. В прогрессирующих торговой и финансовой сферах, на зарождающейся предпринимательской ниве армяне развернули бурную деятельность. Общая стабильность, обеспечиваемая мощным централизованным управлением и (опять-таки сравнительно) дееспособным государственным аппаратом, при всей тяжести русификторско-тоталитарного произвола, гарантировала личную и имущественную безопасность горожан и селян. Здесь с приходом русских татарские феодалы, не в пример племенным вождям на землях Западной Армении, начисто лишились возможности предпринимать грабительские вылазки, совершать опустошительные набеги, разорять города и села. Уродливое самоуправство русских чиновных и военных бюрократов, тем не менее, выглядело куда пристойнее, нежели азиатское своеволие часто продолжавших игнорировать нововведенные порядки многих турецких провинциальных чиновников.

Трудно отрицать также цивилизаторско-ойкуменическое значение российского проникновения за Кавказский хребет, светоносное воздействие российской культурной ойкумены. В противоположность тормозившей развитие подвластных народов Османской империи, где не было и не могло быть турецкого ойкуменического импульса, одной из основополагающих краеугольных составных российского колосса являлось могучее созидательное начало. В желании сменить турецкое подданство на русское главным для армянина выступало не то, что в пределах великодержавной России он автоматически попадал в разряд второсортных инородцев, не родственных господствующей нации ни кровно, ни конфессионально. Вопрос о выборе между двумя державами, османской тюркско-мусульманской и российской славяно-христианской, просто не стоял, ибо внутренний выбор был сделан. Помимо того, перечисленные российские фактические гарантии перевешивали не находившие действенного механизма претворения османские права и свободы. В заключение добавим: наилучшие перспективы западным армянам в середине XIX в., в пору Восточной войны, сулила победа России — выход россиян к берегам Вана и Евфрата.

* * * * * * * * *

Период, предшествовавший принятию окончательного варианта западноармянской конституции, а также новому административно-территориальному размежеванию в пореформенных Османской и Российской империях характеризуется появлением в армянской действительности политических сил, начавших оспаривать у Апостольской церкви многовековую монополию национального верховенства. Так, с конца 40-х гг., т.е. с создания в эпоху Танзимата первых внутриобщинных светских структур, в истории оттоманского армянства формируются различные общественно-политические течения, которые в унисон с патриаршеством, или в противовес ему, претендуют на управление жизнью нации. Во многом сходные процессы, тесно связанные с российской действительностью, будь то николаевская реакция или александровская реформация, коснулись и восточного армянства. Важнейшая особенность национально-идеологического развития заключалась в том, что новые установки и веяния рождались не в исконной Армении, а проникали в нее извне, ибо цвет западного армянства был сосредоточен в Константинополе и Смирне (мхитаристы – в Венеции и Вене), восточного – в Москве, Петербурге, Нор-Нахичеване, Тифлисе. Вот где строились проекты и конструкции национального будущего под влиянием конъюнктуры и специфики государств проживания. И Россия, и Турция, каждая на свой манер, не будучи в состоянии четко соразмерять потребности и возможности, вопреки сопротивлению определенных слоев, усиленно впитывали европейские инъекции. Османская империя, вымирая, пораженная злокачественной опухолью и зависимая от великих держав; Россия неуклюже-медлительно, с трудом преодолевая вековые рытвины и ухабы, но в общем следуя генеральному курсу, заданному Петром Великим (1682/89-1725 гг.) и упроченному Екатериной II (1762-96 гг.). Преломляемое этими странами европейское влияние воспринималось и армянской столичной средой, после чего опосредованно, нередко в деформированном виде, попадало на автохтонную национальную почву (и в Османской, и в Российской империях исконная Армения была отдаленной погранично-приграничной периферией). О наполненном полномасштабным содержанием восточноармянском национальном очаге можно говорить лишь со времени Туркманчайского и Адрианопольского соглашений – переселение в 1828-31 гг. в российские пределы из Ирана и Турции, по инициативе Петербурга, совпавшей с устремлениями иранских и турецких армян, почти 150 тысяч человек. До того Восточная Армения (выделяя анклавно армянские Карабах и Зангезур) представляла собой олицетворяемый св. Эчмиадзином духовный очаг, однако, никак не очаг национальный, сосредоточенный, конечно же, в Армении Западной и в ее сердце Васпуракане, где проживало наибольшее число армян. Такое соотношение установилось в XVI-XVII вв., после разделов Армении между ставшей могучей державой Османской Турцией и Сефевидским Ираном. В дальнейшем — XVII-XVIII вв. – известны случаи миграции восточноармянского населения в оттоманские пределы, что связано с перманентной нестабильностью внутриполитической обстановки в Персии. Даже после переселенческих мероприятий Николая I, невзирая на весь последующий приток армянских мигрантов в Россию, несмотря на возрождение и развитие национального очага в Восточной Армении, вплоть до абдулгамидовских погромов и катастрофы 1915 г., именно Западная Армения понималась как Еркир (Еркир – буквально страна. Так западные армяне возвышенно называли Родину. ) и Земля Обетованная, как Дом Армянский (hАйоц Ашхар) и колыбель гайканского народа, продолжая оставаться доминантным национально-историческим центром.

По смерти в 1747 г. знаменитого Надир-шаха, в последний раз объединившего Иран под державной десницей, с образованием в Закавказье самостийных ханско-татарских вассалитетов, с утратой меликствами анклавной самостоятельности восточные армяне оказались в несравненно более худшем положении, чем западные (до активизации там по сходному сценарию курдов в начале XIX в.). Этим-то и объясняется тот факт, что российская политическая ориентация и увязываемые с ней наивные национально-освободительные проекты второй половины XVII и XVIII вв. возникли в среде иранских, но не османских армян. С одной стороны — готовая перевалить за Кавказский хребет ползучая российская экспансия, с другой — плачевная раздробленность Ирана, приведшая к закавказскому хаосу и к бесконечным разорительным войнам. Недаром восточные армяне видели основного врага не в бессильном шахском Тегеране, а в «проклятом злобном духе кызылбашей» (Выражение Х.Абовяна (роман «Раны Армении»).) (название одного из тюркских племен, в смысле разбоничье-террористического правления местных ханов).

Теперь остановимся на армянских общественно-политических течениях. Советско-армянская историография подразделяла их следующим образом: клерикально-феодальное, либерально-буржуазное, национально-консервативное, революционно-демократическое (применительно к Западной Армении – национально-демократическое) течения, плюс просветительское движение. Мы откажемся от ущербной коммунистической терминологии, нашпиговавшей обезображенную антинаучным классовым подходом историческую науку штампованными ярлыками.

Первое из перечисленных общественно-политических течений правильно, на наш взгляд, именовать традиционалистским. Западноармянскими выразителями этого течения являлись О.Тероенц (Чамурджян), С.Папазян, М.Теирменджян, А.Асунян; восточноармянскими – М.Мсерянц, Г.Айвазовский (брат художника), А.Халибян, С.Джалалян. До появления в 30-60-е гг. либералов и радикалов традиционалисты, неотделимые от католикосата и патриаршества, успешно выполняли многовековую миссию как духовные пастыри и просветители обезгосударствленного армянства. (Большая часть представителей данного направления – выходцы из рядов духовенства.) Будучи апологетами объединявших нацию на тысячелетнем протяжении испытанных норм, ортодоксы-традиционалисты выступали за крайне осторожный подход к чреватым непредсказуемыми последствиями политико-гражданским нововведениям, против влияния материалистических идей европейского Просвещения. Тероенц, например, писал: «Неоднократно говорилось, и это неоспоримо, что наша нация политически не имеет национальной слитности, так как мы не имеем центра политического союза, но мы обладаем другим связующим началом, благодаря чему наша нация не гибнет. Для сохранения нации нет нужды в ином политическом связующем начале; а это связующее начало – религиозная общность, которая сплачивает всех армян, где бы они ни проживали и подданными какого бы государства не являлись». (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 276 (Ереван, 1961 г., № 109).) С учетом того, что разразилось менее чем через полвека, к словам Тероенца трудно придраться. Формально он прав, но, как и его единомышленники, в упор не видевшие настоящего, полностью обращен в прошлое. Традиционалисты отвергали любые рискованные заимствования извне как чуждые национальному облику, как вредоносные и пагубно неприемлемые для тех имманентных условий, в которых находилось расчлененное армянство. Выработанные за полтора тысячелетия формы спасительной консервации – защитной скорлупы, — тождественность духовно-этнического Я христианско-монофизитскому вероисповеданию (неотъемлемому от руководящего института Апостольской церкви), замкнутость в своего рода добровольном гетто, они считали безальтернативными компонентами национального самосохранения. Основными исходными стратегии ортодоксов-конформистов были: лояльность армян в вопросе государственного подданства по отношению к сюзеренитету держав проживания, невмешательство во внешнеполитические разногласия и междержавное противоборство, отказ от ориентационной политизации национальной жизни, отказ от повстанчества и заговорщического революционизма. Не мудрено, что среди традиционалистов с усилением российской денационализаторской колонизации Закавказья перевесили османофильские настроения. Сработал охранительный феномен богатого исторического опыта.

В VII в., оказавшись между Византией и наступающим с юга могущественным Халифатом, разгромившим Сасанидский Иран, армяне выбрали ориентацию на Халифат; затем, при разрешении военно-политических споров между все той же Византией и различными магометанскими соседями, нередко поддерживали последних. В отличие от крайне нетерпимых православных ромеев, мусульманские владыки не покушались на духовную юрисдикцию Армянской церкви, на конфессионально-общинный статут национального существования – единственная возможность сберечь Дом Армянский в сложившихся обстоятельствах. Византия же была непримирима не только к армянской государственности и к национально-феодальному нахарарскому сословию, но и к ненавистному ей монофизитству. Принуждая армян к переходу в православие, планомерно распыляя и аккумулируя армянский этнос, императорский Константинополь грозил hАйку полной ассимиляцией и исчезновением. Подтверждения? Ставшие халкидонитами армяне бесследно растворились в ромеях; Армянское патриаршество в Иерусалиме возникло в 637 г. — в год завоевания Иерусалима арабами, тогда как Второй Рим подобного никоим образом не допускал, мало того, сурово преследовал армянские монастыри в Палестине; Армянское константинопольское патриаршество возникло в 1461 г., при турках-османах, спустя восемь лет после уничтожения Византии Мехмедом Фатихом (1451-81 гг.).

Приведенные примеры, удивительная жизнестойкость оправившегося от всех ударов и шагнувшего в XIX в. армянства доказывают верность выбора пращуров: иного выхода просто не было: из многочисленных зол выбиралось наименьшее. Подозрительность традиционалистов к России («Положение об армянской церкви» 1836 г.; административно-территориальная нивелировка 40-60-х гг.; русификация) вполне понятна. Идейная платформа изоляционизма, при отсутствии принципиальных разногласий между восточно- и западноармянскими представителями этого течения, сводилась к проверенному временем сегрегационному способу сохранения самобытности. Объективность происходивших в мире бурных перемен, неотвратимость выхода на историческую арену в свете неизбежных эпохально-интегральных процессов новых сил они зачастую из своего внутреннего гетто не видели, не понимали и не принимали.

Внесем одно актуальное дополнение. При всем разительном сходстве и преемственности, абсолютная идентификация Византии с Россией, близкая традиционалистскому подходу, все же глубоко ошибочна. Византийская империя, государство-космополит – страна ромеев, жившая в средние века за счет греко-армянского потенциала, выбравшись из-под развалин древнего мира, так и не сумела найти смычку между окаменелой, постоянно реанимируемой римской формой и превалирующим новогреческим содержанием (с сильной с армянской подпиткой), которое в итоге обезличивалось ромейско-имперской наднациональной сущностью. Держава ромеев вполне сравнима с вымирающей рептилией, чья пассивная агония затянулась на целое тысячелетие. Праведная закономерность долгого противостояния армян Второму Риму, как перед тем сасанидской Персии – оплоту мертвого зороастризма, уже в том, что оба исчерпавших себя гиганта, в конце концов, безвозвратно погибли, а Армения выжила. Но если империя ромеев воплощала архаичный обездуховленный анахронизм, то русский колосс с его здоровым собирательно-ойкуменическим национальным ядром и планетарным духовным содержанием был целенаправленно устремлен в будущее. Интеграция армянства в мировую цивилизацию под сенью двуглавого орла и солнечного северного сияния происходила куда эффективнее, нежели под тусклым отраженным светом угасающего полумесяца. Другое дело, что с высоты сегодняшнего дня ясно: во второй половине XIX в., с постепенным уходом поборников традиционалистского конформизма, Армения выпала из исторического ритма, не сумела нащупать пульс времени. Нация, самим ходом истории выброшенная из замкнутого пространства, словно изъятая из тысячелетней раковины, в век материализации духа и повсеместного наступления атеизма так и не нашла свое место под солнцем.

Продолжим повествование. С 50-60-х гг. от классических ортодоксов эволюционировали представители крыла, именуемого в армянской историографии национально-консервативным течением. Среди консерваторов новой волны – ранний М.Хримян, Срвандзтянц, Тевканц, Ахвердян, Патканян, Агабекян, братья Натаняны, Тохмахян, Н.Варжапетян, наконец, выдающийся армянский мыслитель и общественно-религиозный деятель М.Орманян — последний из столпов традиционалистского конформизма. На стыке XIX-XX вв. он безуспешно пытался оградить армянство от нависшей над ним смертельной угрозы. Предупреждения Орманяна остались гласом вопиющего в пустыне, мрачные опасения сбылись.

Однако мы забежали вперед. Отличительной чертой западноармянских консерваторов-«пятидесятников» стало стремление перенести центр тяжести национальной жизни из далекого Стамбула на территорию исконной Армении, развернуть и сосредоточить здесь практическую деятельность. Они резко критиковали константинопольских теоретиков за оторванность от родной среды, за некомпетентность, за чрезмерную увлеченность западничеством, за слепое и смехотворное проецирование европейских моделей на исключительную армянскую специфику. Рупором консервативного направления выступил журнал «Арцви Васпуракан («Орел Васпуракана»), основанный вардапетом Хримяном в 1855 г. в Константинополе. Годы Крымской войны ознаменовались активизацией деятельности западных армян на общественно-политической ниве. Турция, находясь в европейском лагере, как союзник держав по единому антироссийскому фронту, подходила ко второму этапу реформ. Следует учесть, что кампания 1853-56 гг. многими западноармянскими деятелями разных воззрений воспринималась в русле господствующего общеевропейского общественного мнения, как оборонительная война просвещенного Запада против экспансивного российского деспотизма.

В 1857 г. М.Хримян, с разрешения Порты, перенес издание журнала в Ван, откуда происходил родом, и, сделавшись настоятелем монастыря Вараг, заложил училище «Жарангаворац», воспитавшее целое поколение провинциальных интеллигентов. В тот период особо остро стояла проблема миграции. После организованного массового эрзерумского переселения 1829-1831 гг. армяне в силу не раз названных причин – спорадически вспыхивавших беспорядков, прогрессирующего общеосманского кризиса, курдского и чиновничьего турецкого произвола – продолжали спонтанно покидать родные очаги. Редело население сельских местностей, уменьшалось количество горожан. Множество мигрантов в поисках лучшей доли потянулись в Константинополь, в Западную Анатолию, в города на малоазийском побережье империи. Репатриация в 40-е гг. части эрзерумских крестьян из российского Закавказья не остановила противной тенденции – ухода в Россию. Консерваторы прекрасно осознавали пагубность растущей миграции, вследствие чего земли, оставленные армянами, доставались курдам и не только им. В 50-60-е гг. на территории Западной Армении переселилось немалое число северокавказских горцев. Покидавшие родину после поражения Шамиля, они прибывали в Турцию, предоставлявшую им убежище в восточных вилайетах, настроенные, естественно, антирусски и также нередко антиармянски (передавая это настроение местным мусульманам). Ведь сопротивление кавказцев довольно часто подавляли российские генералы армянского и грузинского происхождения, верой и правдой служившие романовскому трону. Прогрессирующее распыление западноармянского очага усугубляло и без того неутешительную этническую картину региона. Сторонники Хримяна мыслили возрождение страны через репатриацию в Еркир, к истокам, надеялись осуществить консолидацию армянства вокруг васпураканско-таронской колыбели. Характерно, что их действия не носили антитурецкой, противогосударственной направленности; налицо были политический лоялизм и призывы к организации самообороны против курдов в тесном альянсе с властями по примеру 30-40-х гг. Хримян продуктивно сотрудничал с епископом Габриэлом Айвазовским, по его совету назначил вторым редактором журнала «Арцви Васпуракан» своего способнейшего ученика Г.Срвандзтянца. За традиционалистскую позицию, шедшую вразрез с потугами ретивых «константинопольцев» и даже за попытки реформировать религиозную обрядовость с тем, чтобы поднять авторитет церкви, консерваторы подверглись обструкции со стороных левых либералов и радикалов: им вменяли в вину средневековое инквизиторское мышление и клерикальное мракобесие. Став в 1869 г. патриархом, Хримян всячески заострял внимание столичного армянства и Порты на жизни и проблемах армян провинции. Он силился оказать помощь последним, по возможности остановить миграцию; безуспешно убеждал константинопольских интеллигентов в неверности выбранного ими пути, в недопустимости поверхностно-высокомерного отношения к провинциальным делам; горячо проповедовал возвращение в hАйк. Консервативные взгляды патриарха, твердая приверженность неотрадиционализму вошли в непримиримое противоречение с установками крайних либералов и радикалов. В 1873 г. он отрекся от патриаршества и вернулся в Ван, приобретя в столице репутацию антиконституционалиста. За ним последовали несколько тысяч пандухтов-ванцев, решивших по примеру Хримяна вернуться в Еркир.

* * * * * * * *

Что же представлял собой столичный либерализм поборников Конституции, проложивший дорогу дистанцировавшемуся от него впоследствии революционному радикализму?

Революция 1848 г.во Франции отозвалась цепной реакцией на континенте, перетряхнула облаченную в рубище Священного союза Европу: растормошила Пруссию и германские государства, потрясла престарелую Австрийскую империю, всколыхнула раздавленную Николаем I Венгрию, стимулировала бурный взлет итальянского карбонаризма, докатилась до берегов Босфора. Насколько Турция во внешнеполитических маневрах, страшась русской агрессии, жалась к Англии, настолько же в плане заимствования образцов для Танзимата и европейского культурного влияния Стамбул ориентировался на Францию. Западноармянский либерализм взошел на дрожжах французского Просвещения; деятельности либералов на общественно-политическом поприще предшествовала (потом сопутствовала) деятельность на просветительской ниве. Практические начинания оттоманского либерализма предварила провозгласившая новую эпоху Гюльханейская декларация 1839 г. Н.Русинян, Г.Отян, Ютуджян, Агатонян и др. стремились к быстрой замене отживших, по их разумению, конфессионально-общинных структур гражданскими, к быстрой европеизации всей османской действительности. Изначально они ограничили монополию Патриаршества, заклеймив консерваторов в лице Чамурджяна, Айвазовского, Варжапетяна и прочих реакционерами; себя же считали борцами за национально-гражданские права и светлые идеалы прогресса. Традиционные методы и рецепты ортодоксов-изоляционистов в новых условиях утратили былую гибкость и действенность, это бесспорно. И тем не менее, традиционалисты куда ближе стояли к собственному народу, куда больше олицетворяли его и куда лучше знали истинное положение дел в Западной Армении. Константинопольские же либералы, как правило, оторванные от дома Армянского, получившие европейское образование интеллигенты-материалисты, бредили свободолюбивым Парижем и завороженно взирали на просвещенный Запад, строя воздушные замки, бесконечно пустословя и руководствуясь эфемерными проектами. Судите сами. В основу русиняновского проекта Национальной конституции буква в букву были положены принципы 1789 г. Представление программного документа на утверждение патриарху произошло в 1854 г., — в дни воодушевления либералов подъемом общеосманских прозападно-реформаторских настроений в ходе Крымской войны, в победном исходе которой с вступлением в боевые действия Англии и Франции мало кто сомневался. Нейтрализация терпящей поражение России, по меньшей мере, на ближайший период, требовала конструировать будущее, исходя из турецкой конъюктуры, апеллируя к победоносному Западу. Вообще списанный с западноевропейского константинопольско-армянский либерализм «пятидесятников» тяготел не к дореформенному Третьему Риму, но к Галлии и к Альбиону, особенно к набатному Парижу. «Гатти-гумаюн» 1856 г. поднял оттоманскую реформацию на следующую ступень. Пока конформисты заботились о расширении и укреплении общинного самоуправления, тщились сберечь этническую Армению в неотмеченных международными договорами исторических границах, взывали к умеренности и благоразумию, опасаясь, что радикальная бравада многих статей Конституции – документа, регламентирующего внутреннюю жизнь общины – вызовет конфликт с Высокой Портой, либералы, по-прежнему, пребывали в плену разнокалиберных несбыточных иллюзий. Так, Русинян, приверженец Революции 1789 г., выпускник Сорбонны, преклонявшийся перед баррикадным Парижем 1830 и 1848 гг., грезил о введении в Армении французского революционного календаря (отмененного в самой Франции еще в 1806 г. Наполеоном I) и правления по типу Конвента. Свободный от предрассудков «вольнолюбец», он молился не христианскому Богу, но Жоржу Дантону и ничуть не изменил своих взглядов до самой смерти в 1876 г. Причем, этот русиняновский, с позволения сказать, идеализм ни в коем случае нельзя квалифицировать как комично-безобидное мечтательство, поскольку этот «идеализм» также стал катализатором авантюрного заговорщического революционизма последующих десятилетий. От Н.Русиняна выгодно отличается умеренный либерал Г.Отян восторженный свидетель парижских баррикадных боев 1848 г. На первых порах рьяный радетель французской модели, позже он отказался от разрушительного революционизма в пользу поэтапной эволюции. Показательно, что Отян повернул вправо в 1862 г. К тому времени борьба за Национальную конституцию, одобренную патриархом (1860 г.), еще не закончилась. Утверждение документа Портой задерживалось. В жизни империи и западного армянства происходили значительные события. Выше мы уже мельком упомянули о них.

1860-63 гг.: умершего султана-реформатора Абдул-Меджида сменил более осторожный Абдул-Азиз (1861 г.); Дунайские княжества объединились в Румынию; грянула друзско-маронитская резня в Ливане; сербы выступили за полную эвакуацию турецких войск из страны; громкий резонанс вызвало Зейтунское восстание киликийских армян. Медлительный распад Оттоманской империи продолжался одновременно с проводимыми реформами. Нападения фанатичных друзов на ливанских христиан привели к гибели 2-х тысяч маронитов, и после прямого вмешательства Европы (французский десант) здесь было введено местное самоуправление под контролем Франции. Ливан оказался вне досягаемости султанской власти. В 1862 г. зейтунцы в который раз поднялись на защиту своей более чем трехвековой самостоятельности, мешавшей централизаторской политике правительства. В горах Тавра развернулось настоящее сражение. Армянские константинопольские круги (многие деятели надеялись на «ливанизацию» конфликта) обратились за помощью к Наполеону III, имевшему виды на Киликию и на весь Левант (Франция традиционно считалась покровительницей христиан Леванта). Одержавшие ряд блистательных побед горцы в итоге, когда против них были брошены более крупные армейские соединения, лишились большей части вековых привилегий, но благодаря собственному героизму и дипломатическому заступничеству Луи-Бонапарта, сумели заключить почетный мир. Правда, константинопольские надежды на французский десант и приобретение Киликией ливанского статуса не оправдались. Обращение за помощью к Франции вызвало резкое недовольство Стамбула. Вскоре напряжение, казалось, спало и турки, отчасти напуганные стойкостью зейтунцев, отчасти не желая давать повод державам к очередному вмешательству, и все еще думая угомонить армян, пошли на компромиссы. В марте 1863 г. была наконец утверждена Национальная конституция (с припиской «оставаться верными империи»), в 1864-67 гг. Абдул-Азиз провел знакомую нам административно-территориальную перекройку – «Эрменистан». Симптоматично, что именно в дни таврских боев правые либералы Отян, Ютуджян, Сервичен, братья Паляны и др. вместе с епископом Нерсесом Варжапетяном и прочими традиционалистами выступили с миротворческих позиций, за отказ от непредсказуемого повстанчества. Прямо противоположной точки зрения придерживались отмежевавшиеся от умеренного либерального крыла радикал-демократы – молодое поколение энергичных Свачяна, Мамуряна, Чилинкиряна, Айкуни. Выдавая желаемое за действительное, они усмотрели в зейтунском примере пролог общеосвободительного движения османских армян и старались придать ему соответствующую пропагандистско-идеологическую окраску. Между тем, зейтунцы ни о чем подобном и не помышляли, взявшись за оружие исключительно в целях защиты вековой внутренней автономии, подтвержденной прежними султанскими фирманами.

Как и предыдущие десятилетия, 60-е гг. XIX в. в Западной Армении были отмечены ожесточенными стычками автохтонного населения с курдами – в Муше, в Кги, в Чарсанджаке. Продиктованное сугубо оборонительными соображениями сопротивление, оказанное армянами, вовсе не носило антигосударственной, антиоттоманской направленности (преимущественная интерпретация последующей, в том числе советскоармянской историографии). Вместе с тем, заслуживающий отдельного рассмотрения армяно-турецкий инцидент имел место в 1862 г. в Ване. Поводом послужило стремление армян, пользуясь правами, предоставленными Танзиматом, проводить, в частности, погребальные мероприятия с открытым отправлением полного христианского обряда: несение креста впереди траурной процессии и т.д. Это встретило противодействие фанатиков из местного мусульманского населения, пригрозивших в жалобе на имя ванского паши перебить зарвавшихся «гяуров», если те не откажутся от своих намерений и если власти не примут надлежащих мер. Немаловажно то, что паша обещался предотвратить злодеяние и защитить христиан, обещал, в случае надобности, раздать им оружие. Однако, немного спустя, вслед за неожиданной кончиной ванского вали, во время похорон одного из представителей местной армянской верхушки в городе произошли серьезные беспорядки. Толпа воинствующих мусульман напала на похоронную процессию и, отобрав у армян крест, растоптала его. В ванской цитадели начались кровавые столкновения. Результат: убитые и раненые. Инцидент не получил широкого размаха, и, тем не менее, тревожный симптом был налицо. Под религиозной оболочкой конфликта можно различить следующую начинку. Становление турецкого национального самосознания, медленно и подспудно вытеснявшего османско-имперский менталитет, приходило в столкновение с ростом центробежно-автономистских тенденций (возрождение национально-государственного самосознания) среди покоренных народов, особенно христианских, более цивилизованных, опережавших турок в реформаторстве и переводивших это реформаторство на национальные рельсы. Остаточное державно-султанское мышление внешне доминировало и срабатывало еще долго, до кровавого младотурецкого крушения Блистательной Порты и 20-х гг. XX века. Стамбульские реформаторы XIX в. силились найти националистический эквивалент отмирающей теократии, подогнать историко-географический атавизм под искони недееспособную доктрину османизма. Но попытки трансформировать Османскую империю в турецкое государство под нейтральной вывеской универсального османизма, к тому же ничуть не поступаясь онкологической наследственностью средневековых границ, неизбежно вели к межэтническим трениям и конфронтации в будущем. Посему, конфронтация была неотвратима. Иное дело, во что она вылилась, каких масштабов достигла и могла ли не завершиться столь ужасной для армян развязкой?

В 60-е гг. означенные противоречия проявлялись еще локально и смутно, однако уже не предвещали ничего хорошего. Так, в жалобе на курдов, поданной мушскими армянами великому везирю в 1863 г., содержалось требование наказать виновных в разбое и установить твердый правопорядок. Таронцы уведомляли правительство, что в противном случае они переберутся в Россию. Ранее требования такого рода встречали однозначно проармянскую реакцию администрации. В 1847 г. Абдул-Меджид лично заверил в скорейшем наведении порядка патриарха Маттевоса, также заявившего о возможном переселении обитателей Тарона и Васпуракана в Россию. В 1863 г. Фуад-паша, ознакомившись с жалобой мушцев, отреагировал иначе: «Могут идти куда хотят, русские границы открыты для них». В процитированном выше отрывке из завещания Фуада от 1869 г. есть недвусмысленные указания на потенциальную опасность армянского сепаратизма и ни словом не упоминаются курды. Разумеется, в глазах турецкого государственного мужа новой формации разбойные кочевники представляли много меньшую угрозу, чем заимевшие конституцию и строившие проекты большого национального будущего армяне.

Подозрительность Порты год от года усиливалась, и неуемное краснобайство константинопольских, по выражению Хримяна, хлюпиков типа Русиняна, Свачяна, Айкуни способствовало этому. Высокопарная многоречивость, за которой не было реального дела, восторженные дифирамбы в адрес сначала Дантона и Бодэ, потом Гарибальди и Мадзини не на шутку обеспокоили Порту; пустое фразерство воспринималось как пропаганда мятежа. Если Чамурджян предостерегал от чрезмерного увлечения подражательным конституционализмом, беспощадно критиковал левых за ирреальные, никчемные, а главное – небезопасные потуги создать бумажное конституционное государство внутри неконституционной империи, то великий везирь Али-паша поделом сравнивал армянскую конституцию с квадратным колесом, не двигающимся с места. И все же турок всерьез настораживали западноармянские, точнее, столичные настроения: революционные интерпретации Зейтунского восстания, армяно-курдского и первых ростков армяно-турецкого антагонизма. По всей видимости, наиболее позитивным фактором общественно-политической эволюции османского армянства могло стать лидерство блока умеренных либерал-реформистов с терпимыми консерваторами-традиционалистами – то, чего не случилось, вернее, далеко не эти силы оказались в авангарде, не они взяли инициативу.

* * * * * * * *

В 70-е гг. в армянском национальном мышлении возобладал ориентационный патриотизм, в значительной мере инспирировавший дальнейший партийно-революционный радикализм.

Первенство в наработке ориентационного подхода к решению национально-территориальных проблем в истории нового времени принадлежит восточноармянскому просветительскому движению и вышедшему из него либеральному направлению. Духовные истоки просветителей – приверженцев России в XIX столетии — восходят к политическим воззрениям их непосредственных предшественников – таких деятелей XVII-XVIII вв., как И.Ори, И.Эмин, Аргутян, Шаамирян. Начиная с Петра I, Северная Пальмира, выйдя к Кавказу, в соответствии со своими внешнеполитическими амбициями, в течение века ни разу не упускала случая подогреть зачаточное армянское русофильство. С каждой русско-турецкой и русско-иранской войной российская экспансия медленно, но неуклонно продвигалась все дальше на юг, все больше ориентируя закавказских армян, и перво-наперво, армян Карабаха – этого форпоста русской ориентации в регионе – на север. Освободительные теоретические изыскания национальных деятелей того периода — не более чем наивнейшие утопии весьма далеких от политики выдвиженцев иранского армянства и чрезвычайно активной армянской колонии в Индии, тесно связанных между собой и вкупе представлявших восточноармянский ареал. Ярким примером утопичности вынашиваемых планов может служить хотя бы поданный Екатерине II проект Ш.Шаамиряна – введение под романовским покровительством республиканского правления в освобожденной совместными армяно-русскими усилиями Армении. (Это же додуматься надо – ходатайствовать перед ненавистницей республиканизма, самодержавной государыней о способствовании учреждению и о покровительстве независимой Армянской республике!) С упованиями на Россию и призывами к бескомпромиссной борьбе против азиатских деспотий связана деятельность И.Эмина — последовательного критика консервативных взглядов традиционалистского духовенства. В то время более благополучное оттоманское армянство осталось безразличным к подобного рода воззваниям, не тешило себя прожектами русскоподданных и «ирано-индийских» мечтателей, а продолжало жить, руководимое Константинопольским патриаршеством, уже свыше трех веков осуществлявшим мудрую дальновидную национальную политику. Восточноармянские клерикальные круги, Эчмиадзинский и Гандзасарский католикосаты, напротив, под занавес XVIII в. начали проводить откровенно прорусский курс. Еще в 1787 г. гандзасарский католикос привел арцахских меликов к присяге на верность русской императрице. В XIX в. глава Тифлисской епархии архиепископ Нерсес Аштаракеци, с санкции Эчмиадзина, проделал огромную работу по организации массового содействия закавказских армян российской аннексии края, завоеванию Ереванского и Нахичеванского ханств. Лишь после двух победных войн 1826-28 гг. и 1828-29 гг. архипастырь Нерсес, как крамольник-автономист, был выпровожден русскими властями с Кавказа.

Идейными вдохновителями ориентационной стратегии в первой половине века выступили А.Аламдарян, М.Тагиадян, Х.Абовян. Уроженец Астрахани Аламдарян учился в Московском университете, в 1815 г. вступил в должность ректора основанного в Москве «Армянского училища Лазаревых» (с 1827 г. Лазаревский институт восточных языков.)

В 1812-15 гг. международный авторитет России, победившей Бонапарта и вместе с Англией решавшей судьбы мира на Венском конгрессе, весьма возрос. Было ясно, что Бухарестский мир с Турцией (1812 г.) и Гюлистанский с Ираном (1813 г.) отнюдь не поставили точку в тяжбе Петербурга с южными соседями. Немногим ранее, в дни российского похода Наполеона, когда окраины империи пришли в брожение, закавказские армяне со всей очевидностью вновь продемонстрировали лояльность к России. Нелишне процитировать красноречивую грамоту Александра I (1801-25 гг.), данную им на имя всего армянского народа во время заграничного похода русской армии в Теплице 15 сентября 1813 года: «С истинным удовольствием усмотрели мы из донесения Главнокомандующего Нашего в Грузии приятное для сердца Нашего новое свидетельство о тех чувствованиях верноподданнической благодарности, коими все сословия армян, в Грузии обитающих, всегда были преисполнены. Они отличались примерным постоянством и преданностью, когда легкомыслие и неблагонамеренность старались всуе поколебать водворенное Нами в Грузии спокойствие, и посреди смутных обстоятельств пробыли тверды в своем усердии к Нам и Престолу нашему, жертвуя имуществом своим и всеми средствами и самой жизнью на пользу службы Нашей и для блага общего. Таковое усердие всего армянского народа в Грузии и всех, оный составляющих, заслуги их и подвиги налагают на Нас приятную обязанность засвидетельствовать перед целым светом справедливую Нашу им признательность и благоволение. Да сохранится сие свидетельство в честь и славу их и в памяти потомков». (Г.Чалхушян «Краная книга», Ереван-1919 г., с. 41.) И пусть в поственский период Александр I руководствовался идеалами Священного союза – нерушимость границ и прав законных государей — армяне напряженно выжидали, зная, что новая война на юге не за горами.

В 1824 г. Аламдарян переехал по приглашению Нерсеса Аштаракеци в Тифлис, где возглавил основанное архиепископом «училище Нерсисян». Вместе с Аштаракеци он развернул кипучую деятельность по формированию армянских добровольческих отрядов, сражавшихся в рядах русской армии в кампаниях 1826-29 гг. Очень скоро их постигло горькое разочарование. Образованная в 1828 г. Армянская область не только не включила всех армянонаселенных территорий, но и не получила никакого автономного, либо даже полуавтономного статуса; ее название всего-навсего пополнило длинный перечень титулов царя. Указ Николая от 21 марта гласил: «Согласно договору, заключенному с Персией, повелеваю Эриванское и Нахичеванское ханства, перешедшие от Персии к России, отныне во всех делах называть Армянской областью и включить ее в наш титул». А возглавивший в 1830 г. Область православный по вероисповеданию генерал Бебутов тотчас приступил к проведению русификаторской колонизации. (В православие перешел также прославившийся в иранской и турецкой кампаниях генерал Мадатов.)

Несмотря на все это, в 30-е гг. ученик Аламдаряна по «школе Нерсисян» Х.Абовян благословлял час вступления русских солдат-освободителей на армянскую землю, адресовал восторженные посвящения генералу Паскевичу – «спасителю Армении, сиятельному графу». Вклад Аламдаряна и Абовяна в развитие армянской просветительской мысли, разумеется, не подлежит сомнению. Тут и приобщение армянства к мировой русской культуре – взятая ими на себя миссия духовных посредников, — и труды на преподавательской стезе, и создание Абовяном новоармянского литературного языка. В полемике между «грабаристами» и «ашхарабаристами» — как восточно-, так и западноармянскими, трудно не признать правоту сторонников ашхарабара. (Грабар – древне-, ашхарабар – новоармянский язык.) Это как раз-таки тот случай, где консерватизм и неуступчивость ортодоксов вылились в защиту омертвелой формы, в нежелание считаться с велениями времени.

Позитивный аспект восточноармянского просветительства ясен и дотошно исследован в историографии. Однако нельзя не отметить присущие ему крайне отрицательные черты: в первую очередь попытки огульно вовлечь в ориентационную орбиту Западную Армению, распространить на нее прецедент русской аннексии. «Страну по ту сторону Аракса» Абовян представлял не иначе как «мрачный и жестокий мир, остающийся во власти врваров-турок, потомков монголов и Тимура», наследников диких ордынцев, свирепых угнетателей несчастного народа, влачащего жалкое существование. Позже стратегическая концепция Абовяна обрела ревностного приверженца в лице С.Назаряна, главного редактора выходившего в 1858-64 гг. в Москве журнала «Юсисапайл» («Северное силяние»), затем сделалась идеологической базой влиятельной газеты «Мшак» («Труженик»), основанной в 1872 г. Г.Арцруни в Тифлисе.

Х.Абовян и особенно его либеральные последователи-русофилы полностью игнорировали специфику оттоманской Армении, предупреждения консерваторов об опасности (как ассимиляторской, так и конфронтационной) избранного курса. Призывы традиционалистов уберечь деполитизированный hАйк вековыми проверенными методами были для них не больше, чем пустым звуком и бреднями реакционеров. Танзимат, армяно-турецкая солидарность в борьбе против курдского разбоя, сложнейший клубок внешнеполитических хитросплетений, негативные последствия взятой на вооружение откровенно антитурецкой агитации, угроза повторения погромного стамбульско-эгейского синдрома (Устроенная турками во время греческого восстания резня греков в Константинополе (1821 г.) и на островах Эгейского моря (1822г.), унесшая десятки тысяч жизней.) совершенно ими не учитывались. Таким образом, мировоззренческую основу восточноармянского либерализма составила слепая идея-фикс, политическая псевдодоктрина – сперва объединить под русским скипетром весь hАйк и только потом (если кто пожелает) думать о свободе и независимости. При всем том восточноармянский либерализм — детище ориентационного просветительства, пережил вполне закономерную метаморфозу. Так, в деятельности и в творчестве Аламдаряна, Тагиадяна и Абовяна, невзирая ни на что, преобладало ярко выраженное национальное содержание, присутствовал национальный дух, ориентационный же патриотизм являлся, скорее, средством достижения заветной цели. Кроме того, грубо утилитарный николаевский колониализм в 30-е и, тем более, в 40-е гг. в значительной мере остудил первоначальную эйфорию просветителей. Символично, что конец Аламдаряна и Абовяна, столкнувшихся с демоном великодержавной государственности, трагичен и покрыт завесой тумана. Высланный, подобно Нерсесу Аштаракеци, за неблагонадежность из Закавказья Аламдарян, с 1831 г. настоятель монастыря св. Креста в Нор-Нахичеване, в 1834 г. погиб при загадочных обстоятельствах, пав жертвой неизвестных преступников. Абовян, освобожденный в марте 1848 г. распоряжением вышестоящих инстанций от должности школьного инспектора в Ереване, месяц спустя, выйдя из дому, пропал бесследно.

Через десять лет начавший выходить в Москве журнал «Юсисапайл» превратился в рупор взращенного просветительским посевом ориентационного патриотизма. Метаморфоза заключалась в следующем. В противоположность Аламдаряну и Абовяну, либерала Назарянца (востоковед, историк литературы, преподаватель Лазаревского института, профессор персидской и арабской словесности) уже не смущала денационализаторская политика царизма. Справедливо отмечая преимущества, которыми пользовались армяне в «европейской христианской державе» по сравнению с «азиатским, деспотическим, магометанским, беспорядочным государством», он одновременно писал: «в политическом смысле мы, армяне, — русские, т.е. подданные российского императора и члены этого государственного организма…» (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 233, 235 /С.Назарянц Соч. Т. 1, Тифлис-1913 г., с. 270, 334./) Одним словом, восточноармянский либерализм, как составное, подчиненное звено обусловленного эпохой Великих реформ либерализма российского, развивался в общероссийском общественно-политическом русле, в то время как западноармянский либерализм – во-первых, шел в авангарде османского, во-вторых, ориентировался на Европу, и, в-третьих, развивался автономно от турецкого. Далее, если традиционалисты обеих частей hАйка, как представители полуторатысячелетнего Дома Армянского не имели коренных расхождений, а либералы в корне отличались друг от друга, то радикалы в перспективе сомкнулись, правда, в противовес консерваторам-лоялистам, на совершенно иной, революционно-заговорщической основе.

* * * * * * * *

(Возвращаясь в двух словах к теме разительно изменивших облик древнего hАйка этнотерриториальных пертурбаций XIX в., приведем некоторые данные. В 20-30-е гг. армянство Восточной Армении резко увеличилось за счет большого числа переселенцев из Ирана и Турции (150 тыс.). Факт, как будто, сам по себе положительный. По крайней мере, так он традиционно преподносится. Рост численности армян стимулировал возрождение национального очага в духовной колыбели христианской Армении, обеспечил консолидацию вокруг Араратской долины и св. Эчмиадзина. Но и здесь палка о двух концах. В связи с переселением 40 тыс. армян из Ирана количество автохтонов Персидской Армении критически упало. Причем, по свидетельству источников, иранские власти всячески убеждали эмигрантов остаться, зная, что уход трудолюбивых земледельцев, искусных ремесленников и торговецв обернется экономическим разорением края. Наследник престола Аббас-Мирза пугал армян русским крепостным правом и рекрутчиной. Последовал ответ: «Лучше будем есть сено в христианской земле, чем хлеб в Персии». Ратификация Адрианопольского соглашения также повлекла переселение в общей сложности 110 тыс. армян из Эрзерума и прилегающих райнов в Восточную Армению. Порта старалась воспрепятствовать этому по тем же мотивам. Из Стамбула со специальным поручением Махмуда II прибыл уполномоченный патриаршеством епископ Варфоломей, молил армян не покидать тысячелетний очаг, от имени султана обещал скорые улучшения. Ему ответили: «Если бы сам Христос сошел с неба, чтобы уговорить нас остаться в Турции, мы бы и Его не послушали». Надо ли говорить, что переселенческая кампания, развернутая Петербургом, проходила при участии Эчмиадзинского католикосата, вопреки сопротивлению константинопольского патриарха, — размолвка, не поддающаяся однозначной оценке, если взвесить в исторической ретроспективе все pro и contra. Вследствие послеадрианопольского оттока численность эрзерумских армян катастрофически упала, турки составили там большинство, и Эрзерум, сделавшийся оплотом османлисов на востоке империи, оказался как бы вбит клином между армянонаселенным Ваном и армянскими землями приграничного российского Закавказья.

Стихийная миграция автохтонного османского армянства на север и запад не прекращалась и в последующие десятилетия. До 70-х гг. в Стамбул и в Закавказье из Васпуракана ушли 40 тыс. человек, из Тарона – 17 тыс. Армянское население Константинополя со 150 тыс. в начале XIX в. выросло до 280 тыс. к 1880 г.; число пандухтов, составлявших в 1860 г. 15 тыс., в 1870 г. достигло 45 тыс. Понятно, что столь выразительные цифры объясняются не только и не столько естественным приростом. Весь XIX в., еще до русско-турецкой войны 1877-78 гг., до Берлинского трактата и абдулгамидовских зверств, процентное соотношение христиан и мусульман в Западной Армении неуклонно менялось в ущерб армянам.)

* * * * * * * * *

Посредником, своего рода связным, между нарождающимися восточно- и западноармянскими радикалами на рубеже 50-60-х гг. XIX в. выступил М.Налбандян. Преподаватель Лазаревского института, вольнослушатель Московского университета, он начал свою деятельность в экстремальных условиях постниколаевской России. Формирование материалистического мировоззрения Налбандяна происходило под влиянием лекций известного профессора Грановского, произведений Белинского, Добролюбова, завиральных идей печально памятных провозвестников «крестьянского топора» — Чернышевского, Герцена, Огарева. В тот период столичные Петербургский и Московский университеты были рассадниками разночинной идеолгической поросли. В салонах кипели нескончаемые споры западников и славянофилов, безвозвратно угасала «теория официальной народности» графа Уварова, полностью отвечавшая заурядным философским запросам Николая «Палкина». Неповоротливое самодержавие с опаской готовилось к неминуемым реформам. В проигравшей войну униженной стране начинался недолгий взлет российского либерализма — одна из самых светлых страниц ее истории. И вряд ли кто-нибудь тогда предполагал, что от крикливого разночинного словоблудия, а также от бредовых изысканий-воззваний парочки лондонских эмигрантов и нескольких петербургско-московских глашатаев «новой пугачевщины» уже рукой подать до политического бандитизма народников и многомиллионных человеческих жертвоприношений XX в.

Сотрудник «Юсисапайла», горячий армянский юноша из Нор-Нахичевана быстро разошелся во взглядах с либералом Назарянцем, которому претили разного рода радикальные, в том числе революционизированные национально-освободительные проекты. Прерогативы российской короны верноподданный Назарянц оспаривать не собирался. Тем временем известный поэт и публицист Р.Патканян, тоже уроженец Нор-Нахичевана, в частном письме 1856 г. прозорливо указывал на опасный нигилизм Налбандяна. Еще раньше последний вызвал негодование влиятельных кругов родного города и в 1853 г. городской магистрат даже обращался к московской полиции от имени наместника на Кавказе и католикоса всех армян с требованием выслать крамольника под надзором в Эчмиадзин. Католикосом в то время (с 1843 г.) был некогда знаменосец ориентационного патриотизма, убеленный сединами старец Нерсес Аштаракеци (1770-1857 гг.).

В 1859 г. Налбандян под видом лечения предпринял поездку за границу, побывал во Франции, в Англии, в Германии, в Австрии. В Париже произошло знакомство с С.Восканяном – родоначальник западноармянских радикалов-прогрессистов. В редактируемом им журнале «Аревмутк» («Запад») печатались антиклерикальные статьи, содержавшие злобные выпады против армянского духовенства, против традиционалистов – носителей, по мнению автора, инквизиторской психологии, предателей дела национального освобождения и проповедников рабской покорности.

С 1846 г., приехав из Смирны, Восканян жил в Париже, участвовал в низложившем Луи-Филиппа февральском восстании 1848 г., присутствовал при торжественном сожжении повстанцами низвергнутого королевского трона в Тюильри. В 1855 г., когда М.Хримян основал в Константинополе перенесенный спустя два года в Ван журнал «Арцви Васпуракан», Восканян наладил в Париже издание журнала «Аревелк» («Восток»). От закрытия «Аревелка» (1856 г.) до кратковременного издания «Аревмутка» (1859 г.) — время прибытия в «столицу мира», на родину Просвещения Налбандяна – три года. Общий язык они наши моментально, о чем свидетельствовали журнальные публикации. «Где началось просвещение и где находит теперь свое место!.. Свет идет с Севера», (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 251.) — писал «Аревмутк» в № 7 от 1859 г.

В 1860 г. Восканян отправился на Апеннины, где как ярый сторонник карбонаризма, вступил в ряды борцов за «великую Италию» против владычества Габсбургов на полуострове. Небезынтересно отметить его правую эволюцию, скорый отказ от приверженности Гарибальди и Мадзини в пользу Кавура, личным секретарем и воспитателем детей которого он стал. (И в 1848 г. в Париже будущий редактор «Аревелка» и «Аревмутка», надо отдать ему должное, осудил Июньское восстание национальных мастерских, увидев в нем левототалитарную угрозу новозавоеванной свободе.) Переход Восканяна на умеренные позиции – начало 60-х гг. – разумеется, связан с ситуативными переменами в жизни османского армянства и в положении империи в целом. Никак не скажешь того же о Налбандяне, чьи взгляды с течением времени все более левели. Так или иначе, Восканян и Налбандян первыми в армянской действительности, действуя далеко за пределами hАйка, привнесли извне нездоровый социальный импульс в лелеемые ими повстанческие планы, встали на скользкий путь призывов к вооруженной борьбе за национально-социальное освобождение.

В сентябре полный впечатлений и замыслов российскоподданный, по сегодняшним меркам, ростовский, армянин возвратился в Москву, откуда, желая продолжить образование в Петербургском университете и по причине все углубляющихся расхождений с редактором «Юсисапайла», перебрался в императорскую столицу. 1 марта 1860 г., в дни пребывания Налбандяна в Петербурге, лондонской «Колокол» опубликовал за подписью «Русский человек» хрестоматийно-известное «письмо» Чернышевского, где были и такие, вбитые позднее красными буквами в преамбулу большевистского катехизиса слова: «…пусть наш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит в набат! К топору зовите Русь». Местное студенчество будоражили воззвания, повсюду распространялись прокламации, в кружках шли жаркие дебаты, на тайных собраниях произносились страстные речи, Петербург жил в напряженном ритме нервного ожидания.

Подышав беспокойным столичным воздухом, Налбандян посетил закавказскую Армению и в ноябре 1860 г. отплыл из Поти в Константинополь. Здесь ему устроили бурную встречу редактор левого органа «Мегу» (Пчела») А.Свачян и группировавшаяся вокруг него радикально настроенная молодежь. Совместно со Свачяном, Тагворяном, Кятипяном была произведена попытка создать в Стамбуле тайный революционный комитет под легальной вывеской «Благотворительного общества». В декабре 1860 – январе 1861 г., добравшись морем из Константинополя до Мессины, Налбандян направился по маршруту Сицилия – Апеннины – Париж – Лондон. Потрясенный увиденным в Италии, — там ширилось карбонаристское движение, на всю Европу гремела легендарная «тысяча» Гарибальди, — он в письме Свачяну сравнивал огнедышащие Этну и Везувий с молчаливым Масисом, патетически вопрошал: «Разве не осталось хоть искорки огня в древнем вулкане Арарата? Вот мучительный вопрос». (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 255 /М.Налбандян «Избранные философские и общественно-политические произведения», М-1954, с. 631./)

В Лондоне были установлены личные контакты с Мадзини, состоялось близкое знакомство с Герценом, Огаревым, Серно-Соловьевичем, Бакуниным, переросшее в следующем 1862 г., по возвращении полюбившегося русским эмигрантам «армянина Налбандова» из Индии, в плодотворное сотрудничество. Деятельность лондонских пропагандистов постепенно достигала критической температуры. Неудовлетворенный аграрной реформой и снедаемый нетерпимой тягой к всеобщей абстрактной справедливости Герцен окончательно сделался приверженцем «чернышевского» топора: «Прислушайтесь, благо тьма не мешает слушать. Со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет стон, поднимается ропот, это – начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями после страшного утомительного штиля». («Книга для чтения по истории СССР. XIX век», изд-во «Просвещение», Москва-1989 г., с. 99.) В России Герцену вторил Добролюбов, младший друг и ученик незабвенного Чернышевского. Вслушайтесь: «Как можно бы и как хорошо бы уничтожить это неравенство состояний, делающее всех столь несчастными, или, по крайней мере, повернуть все верх дном, авось потом как-нибудь получше уставится все». (Там же, с. 101-102.) (Это «авось» неподражаемо.)

Вступление Налбандяна в революционную организацию «Земля и воля», многомесячные частые деловые вояжи между Лондоном и Парижем завершились написанием книги «Земледелие как верный путь», вышедшей под псевдонимом Симеон Маникян в типографии Арамяна в Париже. Книга испытала явное влияние популистской идеологии достославных «отцов российской демократии». Судите сами: «…зарождающуюся в России свободу можно смело назвать свободой для человечества, поскольку свобода должна дать и землю» (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 339.) и еще потому, что «она (свобода – К.З.) имеет под собой почву, так как русские не только для себя добиваются свободы…» С этой налбандяновской фразой перекликается другая: «Во всей Турции армяне настроены в пользу России…» (А.Погосян «Карсская область в составе России», изд-во «Айастан», Ереван-1983 г., с. 60. /М.Налбандян Полн. собр. соч., т. 2, с. 357./) Вернувшись в 1862 г. в императорскую Россию, автор «Земледелия» попал в застенки Алексеевского равелина и через четыре года скончался в ссылке в Саратовской губернии.

Итак, мы убедились, что в противовес либералу Назарянцу Налбандян более не желал оставаться верноподданным российского императора, связывал независимую будущее Армении с соцальным приматом и, кроме того, уповал на некую «братскую федерацию», — ведь «русские не только для себя добиваются свободы, они проповедуют независимость от Великороссии для Польши и Финляндии, Малороссии, Кавказа, Грузии и Армении». (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 263. /М.Налбандян «Избранные философские и общественно-политические произведения», М-1954 г., с. 143./) Что понимали под «братской федерацией» (звучит символично) топорные нигилисты-шестидесятники выяснилось при их разношерстных преемниках в XX веке, будь то эсеры, меньшевики, или большевики – все в той или иной мере адепты нерушимой державности в тех или иных формах.

Зерна революционного заговорщичества, посеянные Налбандяном в Константинополе, благополучно прижились. Недаром метаморфоза во взглядах Свачяна и прочих левых произошла после 1860 г. Прежде, в начальные годы издания (1856-60 гг.), либеральный орган «Мегу» метко клеймил «дух партийности, как самый ненавистный». Константинопольский визит, не будет преувеличением сказать, единственного представителя российско- армянского радикализма в рассматриваемый период, само собой, не мог всецело инспирировать западноармянское радикальное общественно-политическое направление. В этом смысле оно произросло самостоятельно, обусловленное османской действительностью и гораздо более под воздействием европейских веяний. Однако коммивояжерская деятельность Налбандяна, как духовного предтечи заразившего вскоре армянскую интеллигеницю вируса социальной партийности (отвлекающе пагубного для всякой национальной идеи), несомненно, сыграла в этом существенную роль. Она внесла весьма значительную лепту в основание того фундамента, на котором впоследствии возникли претендующие на монопольное верховенство в обеих частях разделенной Армении радикальные политические партии. Характерно, что в жизни османского армянства в 60-е гг. сдвиг в сторону здорового консерватизма таких деятелей, как Отян, Восканян, Ютуджян, Сервичен, Палян и др., происходил параллельно с рельефным поворотом влево т.н. воинствующих конституционалистов – Свачяна, Кятипяна, Тагворяна, Айкуни, Чилинкиряна. (Уже само количество имен убедительно показывает неадекватную значимость и несравненно больший удельный вес Западной Армении по отношению к Восточной в судьбах нации.)

В 1861 г. на страницах «Мегу» за авторством Свачяна появляются строки: «Нас мучает не рука чежеземцев, мы страдаем в наших руках, мучаемся от нашей нации; богатые ради своей славы, ради своих интересов жертвуют нами». (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX века и Россия», с. 335. / «Мегу», 1863 г., № 208, с. 207.) Публицистику автора пронизывает типичный для левой прессы тех времен трагикомичный пафос: «Если мы падем в этой священной войне, то будем самыми истинными мучениками нации, и пусть нация после того, как сомкнутся наши очи, будет принесена в жертву другим, а если мы победим, блажен тот, кто будет удостоен славы спасителей нации». (Там же, с. 335. / «Мегу», 1861 г., № 128, с. 66.) «Мегу» вторит редактируемый Айкуни и Чилинкиряном «Цагик»: «Время уже настало: или мы должны идти к действительным улучшениям, или должны погибнуть… Будем отважны и покажем нашим врагам, что лишь победа явится последней наградой истинным патриотам». (Там же, с. 198. / «Цагик», 1862 г., № 40, с. 333.) В 1864 г. Свачян четче расставляет акценты: «Да, подлинный король прогресса человечества – справедливость, — не может владеть миром без кровопролития. В этом году должна быть достигнута великая победа, благодаря которой не только возликуют бесчисленные отверженные, но и будет открыт путь для последующих побед, и многие враги добровольно сдадутся этому новому властителю, о воцарении которого мы давно говорили». (Там же, с. 336. / «Мегу», 1864 г., № 227, с. 3.)

С одинаковой непримиримостью Свачян попеременно обрушивался то на состоятельную прослойку оттоманского армянства, то на традиционалистское духовенство. Тут и неизбежное при социальных инсинуациях подразделение нации на «богатых» и «бедных», наметки партийного раскола на левых и правых – на (марксистских) эксплуататоров и эксплуатируемых. Тут и крайне губительная при становлении (в сложнейших внешних и внутренних обстоятельствах) национальной идеологии бескомпромиссная поляризация, развод противостоящих сил по разные стороны баррикад, установка – третьего не дано, откуда всего один шаг до катастрофически-программного выбора «свобода или смерть».

Катализатором в деле революционизации радикальных константинопольских элементов стало Зейтунское восстание. В защиту гордого «орлиного гнезда» подняли голос представители всех армянских общественно-политических сил. Но если умудренное опытом Патриаршество, епископ Еремия (Тер-Саргсенц), вардапет Хримян, епископ Нерсес (Варжапетян) отстаивали честь и достоинство, традиционный статус и человеческие права зейтунцев, то Налбандян, Свачян, Айкуни, Чилинкирян и др. прежде всего силились придать таврскому выступлению не присущий ему, угодный им и соответствующий их мировоззренческим схемам смысл. А это суть мертвые аналогии с парижскими уличными сражениями и гарибальдизмом, приправленные призывами к всемирной справедливости под трехцветными знаменами «свободы, равенства, братства».

Можно преклоняться перед «Свободой на баррикадах» Э.Делакруа, перед героизмом Гарибальди и его мужественных сподвижников, но зачем, спрашивается, сопоставлять несопоставимое – Этну и Везувий с Араратом, Сицилию или Румелию с Васпураканом? Зачем посредством самой примитивной выхолощенно материалистической нивелировки искусственно подыскивать несостоятельные эквиваленты, воображать звеньями единой цепи и тщиться сравнить несравнимое, соединить несоединимое? К чему слепо репродуцировать образы, грозящие превратиться на практике в кровавые противообразы? На таком вот компилятивном радикальном заряде и формировалась сделавшаяся затем главенствующей в национальном движении революционно-партийная идеологическая доминанта: пестрейшая эклектическая мешанина из баррикадно-бланкистской французской революционности, заговорщического итальянского карбонаризма и топорного русского нигилизма.

* * * * * * * * *

В 1870-71 гг. международная обстановка круто изменилась. Установленной в 1856 г. Англией и Францией системе мирового развновесия пришел конец. В течение пятнадцати послекрымских лет выдворенная стараниями этих двух сильнейших держав (при пособничестве Австрии) из большой внешней политики Россия терпеливо ждала своего часа, чтобы при первом удобном случае сбросить тяжкое ярмо Парижского трактата. И такая возможность представилась. В самом центре Европы, грозно ощетинившись прусскими штыками, стремительно поднимался ведомый выдающимся первым министром короля Вильгельма I Гогенцоллерна (1861-88 гг.) О. фон Бисмарком воинственный Второй рейх. В борьбе за европейскую гегемонию королевской Пруссии вот-вот предстояло столкнуться с императорской Францией. Безудержный авантюризм Наполеона «маленького», этого калифа на час, неумолимо приближал Галлию к военно-политической катастрофе. Скрытая за ослепительным снаружи фасадом глубокая эрозия разъедала шаткие подпорки Второй империи: дорогостоящие мероприятия Луи-Бонапарта в Африке и Индокитае, апеннинские и мексиканские интриги, нарастающий внутренний кризис. В то же время отстраненная от участия в континентально-державном концерте Россия не дремала. Сосредоточившись на реформации, плюс многозначительно отмалчиваясь на международной арене, Зимний дворец наконец-то сломил сопротивление кавказских горцев, подавил очередное восстание поляков и теперь, выжидаючи, искал ключ к решению замороженного в Париже Восточного вопроса. Форсированное усиление Пруссии, обещавшее взорвать антироссийский англо-французский альянс, как нельзя лучше играло Романовым на руку. Одновременно основная балканская соперница – ветхая монархия Франца-Иосифа, который поразил усмирителя мадьяров Николая I черной неблагодарностью в дни Крымской войны, ныне подвергалась попеременным ударам с юга и с запада. Мужающий Пьемонт, опираясь ан поддержку Наполеона III, в войне 1859-61 гг. отобрал у нее часть Ломбардии. Ликвидировав проавстрийские режимы в герцогствах Парма, Тоскана и Модена, уничтожив при помощи Гарибальди Неаполитанское королевство обеих Сицилий, савойская династия Виктора-Эммануила II (1849-78 гг.) под водительством оборотистого графа К. Кавура сделалась правящим домом новообразованного Итальянского государства (1861 г.). В 1866 г. Бисмарк руками талантливого полководца Г. фон Мольтке (Старшего)молниеносно разгромил австрияков. (Воспользовавшись прусской победой, Италия присоединила Венецианскую область.) Неожиданное великодушие королевского Берлина к сокрушенной императорской Вене обескуражило многих. Железный премьер дальновидно урезонил своего солдафонствующего короля, намеревавшегося вступить в Хофбург на белом коне. («Солдат душой и телом» Вильгельм I, любимым занятием которого было наблюдать за разводом караула, часто сетовал, что нелегко быть монархом при Бисмарке.) Австрия отделалась легким испугом, выплатой небольшой контрибуции и, что гораздо важнее, вышла из Германского союза, предоставив тем самым полный карт-бланш Прусии. Потеряв германскую опору, Франц-Иосиф, спасая свою лоскутную монархию, поставил, за отсутствием выбора, на дуалистическую Австро-Венгрию (1867 г.). С тех пор во внешней политике он все более попадал в унизительную зависимость от пруссаков. Бисмарк же, в свою очередь, в преддверии скорой войны на западе, обеспечил Пруссии надежный тыл на востоке.

Чувствуя, что схватка с пруссаками неминуема, Луи-Бонапарт попытался сдружиться с Александром II, предав давешние обиды забвению. Но визит российского самодержца в Париж летом 1867 г. не принес бездарному племяннику великого корсиканца ожидаемых союзных ручательств. Интересы России и Пруссии – курс на ослабление Франции – объективно совпадали. Как раз в те летние дни заканчивалось провалом мексиканское предприятие Наполеона III (гибель соблазненного профранцузской императорской короной в Мексике, а затем брошенного на произвол судьбы непоседливого брата Франца-Иосифа Максимилиана фон Габсбурга). До новой европейской развязки-завязки оставалось три года.

Тем временем, пока Вторая империя приближалась к своему роковому финишу, на другом берегу Ла-Манша сиятельная звезда Туманного Альбиона год от года восходила к своему викторианскому зениту. Подавление сипайского выступления (1857-59 гг.) упрочило позиции англичан в Индии; парламентская реформа 1867 г., назло революционерам всех мастей, стабилизировала внутриполитическое положение страны, гарантировав «старую добрую Англию» от социальных потрясений. Британский флот безраздельно господствовал на море («Британия, правь морями»), корабли Ее Величества бороздили океанские просторы – повсюду раздавалось: «Боже, храни королеву». В 1874 г. консервативное правительство Дизраэли приобрело за 4 млрд. фунтов у египетского хедива акции прорытого пятью годами ранее Суэцкого канала. Могущественный британский лев властно клал лапу на кратчайшую водную дорогу в Индийский океан; Лондону была на руку временная локализация французского конкурента.

В 1870 г., точно рассчитав момент и спровоцировав Париж на войну, Бисмарк в считанные дни одолел «презренных лягушатников». Блицкриг состоялся. Тому предшествовала июньская поездка Александра II на воды Эмс, плодотворные переговоры между ним, его царственным дядей Вильгельмом, главой русской дипломатии князем Горчаковым и мастером политической интриги — первым прусским министром. Тотчас после Седана и Меца Зимний дворец в одностороннем порядке отказался соблюдать наиболее тяжелые пункты Парижского договора. В январе 1871 г. в поверженном Версале ликующий прусский канцлер провозгласил образование Германской империи. Объединение спаянного «железом и кровью» Второго рейха завершилось. («Не словами и конституциями создаются великие державы, а железом и кровью» (Бисмарк).) Самозванная наследница тевтонско-меченосных традиций хищная Пруссия подмяла под себя всю Германию, урвав к тому же у западного соседа Эльзас и Лотарингию. Через сорок дней после пышной церемонии, разыгранной в Зеркальном зале Версальского дворца, кайзер Вильгельм писал Александру II: «Пруссия никогда не забудет, чем она Вам обязана. Да благословит Вас Бог». Вспомнят ли об этих словах в Петербурге и в Берлине в 1914 или в 1917-18 гг.? Мстительная муза истории Клио любит насмешливые гримасы. Так, под звуки военных маршей, чеканя знаменитый прусский шаг, начинал отсчет отпущенного ему времени монстр германского милитаризма. (Воспользовавшись поражением Франции и низложением Наполеона III, Италия аннексировала Папскую область. Рим стал столицей Итальянского королевства.)

Удивительным образом Россия, словно заведомо себе же на беду, с XVIII в. волей-неволей способствовала возвышению непримиримого пруссачества, взлету удельных (родом из Швабии) Гогенцоллернов – с 1415 г. скромных бранденбургских курфюрстов и только с 1701 г. новоявленных прусских королей. В ходе Семилетней войны (1756-63 гг.) победоносная русская армия изумила Европу, дойдя в 1760 г. до предместья Берлина, и трясущийся Фридрих II (1740-86 гг.) уже готов был уступить России Восточную Пруссию, как вдруг сменивший умершую Елизавету Петровну (1741-61 гг.) на романовском престоле Петр III (1761-62 гг.), урожденный герцог Голштейн-Готторпский, не просто аннулировал плоды русских побед, но заключил с разбитым Фридрихом дружественный союз. В годы наполеоновских войн, в период трогательной тильзитской дружбы двух императоров, Бонапарт собирался вообще стереть Пруссию с европейской карты и не поступил сообразно, уступив настоятельному заступничеству Александра I. Позиция Александра II накануне франко-прусского конфликта дополнительных пояснений не требует.

13 марта 1871 г. державы-участницы Парижского договора подписали Лондонскую конвенцию о черноморских Проливах. Конвенция официально отменила парижские статьи, ограничивавшие суверенные права России на Черном море. Вместе с тем, она вновь подтвердила: проливы закрыты для военных судов всех стран, в том числе и России. Даже не будучи семи пядей во лбу, можно было предвидеть, что эскалация Восточного вопроса, следующий балканский кризис и невесть какая по счету русско-турецкая война в наступившем десятилетии разразятся непременно.

Понимала это и Высокая Порта. В 1870 г. султан отложил на неопределенный срок (в отдельных частях империи) ратификацию декларированных вторым актом Танзимата административно-территориальных нововведений 60-х гг. («Эрменистан» и проч.). Проведение наполовину претворенных реформ в восточных вилайетах было приостановлено. Опасность, нависающая над османами с севера, становилась все реальнее. Внимание султана переключилось на Балканы – наиболее уязвимое звено султанской системы. Тут назревали грозные события. Учреждение в 1872 г. Болгарского экзархата в пределах Дунайского вилайета (образован в 1866 г.) не оправдало надежд Порты и не разрядило обстановку. Радикально настроенные болгары во главе с Василем Левским приступили к подготовке широкомасштабного восстания. Турки прибегли к жестким репрессиям. Арестованный и осужденный В.Левский в феврале 1873 г. был казнен. В 1875 г. антитурецкое вооруженное выступление вспыхнуло в Герцеговине и быстро перекинулось на Боснию.

В том же году только-только оправившаяся от разгрома и провозгласившая Третью республику Франция снова оказалась перед угрозой сокрушительного германского вторжения. На сей раз категорическое предупреждение России не позволило немцам поставить Париж на колени. Напрасно Бисмарк пугал Горчакова революционно-республиканской заразой, напрасно кайзер взывал к недееспособному «Союзу трех императоров» — германского, российского, австрийского (заключен в 1873 г.). Дальнейшее поощрение аппетитов прусского акселерата за счет Франции противоречило международным интересам Зимнего дворца и было чревато рискованными последствиями для самой России. Северная Пальмира добилась поставленной цели: узловые путы Парижского трактата и мощный англо-французский тандем, о который Третий Рим сломал в Крымской войне зубы, сошли на нет. Перед Петербургом открылась возможность выгодно манипулировать галлами – следствие занесенного над ними германского кулака. Весной 1875 г. Францию спасло личное вмешательство Александра II, прямо заявившего в Берлине, что Россия не потерпит второго Седана и не останется нейтральной. Тогда-то и наметился франко-русский осевой союз как противовес Германии в Европе. А самодержец всероссийский еще не ведал, что оскорбленный Бисмарк не забудет и не простит решительного русского окрика. Он припомнит России обиду на Берлинском конгрессе.

Венцом Танзимата в Турции и, одновременно, как бы прологом к краху оного стало принятие конституции 1876 г. Необходимость этого акта диктовалась равнозначно внутри- и внешнеполитическими мотивами. В 1873-75 гг. Османская империя переживала тяжелейший экономический кризис, послуживший наряду и в связи с актуализацией русского фактора толчком к следующему витку кризиса общеполитического. В сложившейся ситуации подняли голову турецкие конституционалисты, приверженцы доктрины османизма. Зачаточной попыткой введения конституционного правления в «стране благодатного полумесяца» обычно символически считают «Кулелийский инцидент» 1859 г. – неудачный заговор отдельных представителей столичных военных и духовенства против султана Абдул-Меджида. Просветительско-конституционалистские взгляды пропагандировали вышеупомянутые Намык Кемаль, Ибрагим Шинаси (также участник французской революции 1848 г.), литераторы и публицисты Зия-бей, Али Суави. 1865 годом – год создания ими тайного общества «Союз патриотизма» (переименованного затем в «Общество новых османов») — историки датируют возникновение турецкого конституционного движения.

Наверное, небезынтересно отметить, что существенный вклад в развитие этого движения и идеологии османизма внесли два иностранца. Омер Наили-паша: по происхождению венгр, он отчаянно сражался в рядах мадьярских повстанцев в 1849 г.; после победы, одержанной Паскевичем и австрийцами, бежал в Стамбул, где перешел в ислам; в дни Восточной войны командовал турецкой армией; в 60-е гг. – стамбульским гарнизоном. Второй иностранец – поляк, граф Константин Борзецкий, по перемене веры – Джелаледдин-паша, был скрывшимся в Турцию от муравьевских карателей активистом польского восстания 1863 г. (Усмиритель Польши генерал Муравьев говорил о себе, что он не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые сами вешают.)

Вооружась уставом апеннинских карбонариев, тайное «Общество новых османов» действовало заговорщическими методами (заговор с целью смещения великого везиря Али-паши в 1867 г.). Вообще заговорщическо-тайнобратская модель, нередко под масонско-благотворительной ширмой, придя из Европы, получила в 60-е гг. в Турции широкое распространение. Периодически эмигрируя с родины от преследователей и возвращаясь обратно по амнистии, турецкие просветители приобщались в Западной Европе как к Вольтеру и Руссо, так и к местному масонству, например, к французской ложе «Великий Восток». Не осталось в стороне и западное армянство: проба Налбандяна по организации «тайного комитета», закамуфлированного под «Благотворительное общество», предпринятая совместно с Кятипяном, Свачяном и Тагворяном в Константинополе в 1860 г. В 1863 г. в среде константинопольских армян возникли организации «Братья Готфело», «Айк, или Орион»; в 1864 г. было учреждено общество «Арам», в 1866 г. — ложа «Сер». При основании ложи, по предложению Тагворяна, была принята ориентация на французское масонство. Известно, к примеру, что Чилинкирян и Мамурян являлись членами ложи «Тигран», связанной с английской манчестерской ветвью. С.Восканян, будучи на Апеннинах, вступил в итальянскую ложу «Liberta».

С новоосманами тесно контактировал крупный государственный сановник Порты Ахмед Мидхад-паша — вали Дунайского вилайета, великий визирь в 1873-74 и в 1876-77 гг. Он-то и замыкает плеяду турецких реформаторов эпохи Танзимата в ее поступательном развитии (Решид-паша, Али и Фуад, Мидхад).

Вооруженное выступление в Боснии и Герцеговине стало детонатором восстания болгар в Старой Загоре осенью 1875 г. Балканы грозили взорваться, как пороховой погреб. В конце января 1876 г. по настоянию России туркам было предъявлено коллективное требование держав – провести реформы в Боснии и Герцеговине. Тем не менее, повстанцы отказались сложить оружие до полной эвакуации турецких войск. В апреле 1876 г. началось восстание в Пловдивском, Тырновском, Врачанском и других болгарских округах. Оно было потоплено в крови, погибло свыше 25 тыс. болгар. Многие ожидали немедленного вмешательства России, но ей препятствовали Англия и Австро-Венгрия – в который раз задействованная политика сохранения статус-кво! Поднаторевший в балканских делах, с одной стороны, беспощадный к мятежным болгарам сатрап, с другой, убежденный конституционалист — Мидхад-паша, как и все османы вообще, не допускал мысли о раздроблении империи, о потере ею каких-либо владений, — ахиллесова пята ранне- и позднеосманского конституционализма. Единственную же возможность, способную предотвратить внешнюю угрозу и выбить основной козырь из рук России – заступницы славянских братьев, православных единоверцев и христиан Востока — Мидхад видел в скорейшем принятии равноправной османской конституции. Вместе с тем, стремление новоосманов превратить державу Османа в парламентскую монархию нельзя рассматривать как вынужденный сугубо внешнеполитическими мотивами шаг. Они, действительно, надеялись подобного рода нововведениями решить проблемы «больного человека», наивно полагая, что аккумулированный еврореформистский опыт позволит избежать развала и, не затрагивая территориальную проблему, выведет страну из тупика, причем сделает это так, что навсегда снимет проклятый национально-конфессиональный вопрос и твердо поставит отечество на европейские рельсы. На подневольные либеральные уступки шла дворцовая камарилья, но не мидхадовцы – ревнители несостоятельного державного конституционализма, где остаточное азиатско-имперское мышление вступило в непримиримое противоречие с искренним желанием европеизаторского прогресса. Мидхадовцев поддеррживала и поощряла верная букве Парижских (1856 г.) гарантий и принципам эволюционно-либерального поэтапного реформаторства Англия.

9-11 мая 1876 г. в Стамбуле произошли волнения. Демонстранты требовали от султана Абдул-Азиза назначить Мидхад-пашу великим везирем. 13 мая Россия, Австрия и Германия подписали Берлинский меморандум, обязывавший Порту заключить перемирие с боснийскими повстанцами и допустить европейских консулов к наблюдению за проведением реформ. О Болгарии в меморандуме не упоминалось, центр тяжести державного противостояния, по-прежнему, пока находился на балканском севере. Поддерживаемая Германией Австро-Венгрия зарилась на Боснию-Герцеговину.

30 мая новоосманы в Стамбуле низложили Абдул-Азиза и возвели на престол сторонника реформ наследного принца Мурада. Мидхад-паша получил пост председателя Государственного совета и уже в июне представил разработанный проект конституции. Кстати, огромную работу по выработке положений этого документа проделал привлеченный новоосманами Григор Отян. Подготовке и представлению документа сопутствовало осложнение обстоятельств. В конце июня Сербия и Черногория объявили Турции войну.

В августе Мурад V заболел тяжелым психическим расстройством; трон занял другой принц крови, тридцатичетырехлетний Абдул-Гамид II (1876-1909 гг.). Еще одна злая ирония коварной Клио. Вроде бы простая случайность – непредвиденное отречение Мурада и похожая на шахматную рокировку банальная смена падишахов. Случайность? Но можно ли сосчитать множество случайных закномерностей или закономерных случайностей в не терпящей сослагательного наклонения истории. Осенью 1876 г. мир еще не знал о грядущей эпохе «зулюма» и «красном султане». В октябре энергичный Мидхад возглавил конституционную комиссию, в состав которой вошли Намык Кемаль и Зия-бей.

Война, начатая Сербией и Черногорией, возбудила общественное мнение России. Партия славянофилов-панславистов неистовствовала и, воспринимая балканскую борьбу в русле великорусского дела, заклинала Зимний дворец не тянуть с вмешательством. Александр II медлил, взвешивая все «за» и «против». Крымское фиаско не давало покоя россиянам, в стране царил боевой подъем, сочувствие православно-славянским братьям выражалось повсеместно. Тысячи русских волонтеров и «волонтеров» устремились на Балканы. Завоеватель Средней Азии, покоритель Чимкента и Ташкента, оставной генерал Черняев, обойдя чинимые (или якобы чинимые) официальными властями препоны, пробрался в Белград и принял командование сербской армией.

В сентябре-октябре 1876 г. турки нанесли сербам тяжелое поражение. Сказались плоды преобразований Танзимата, указ 1869 г. о реорганизации армии по французскому образцу. Помимо того, силы – численность войск и вооружений – были слишком неравными. Под Алексинацем, преграждавшим дорогу на сербскую столицу, разгорелось затяжное сражение. 17 сентября разбитые сербы беспорядочно отступили под героическим прикрытием шести тысяч русских добровольцев. Турецкая армия готовилась к маршу на Белград.

Слово взяла Россия, предъявившая туркам ультиматум о немедленном прекращении военных действий. 11 декабря в Стамбуле открылись предварительные консультации держав (Англия, Франция, Россия, Германия, Австро-Венгрия и Италия) по выработке широких автономных реформ для Боснии-Герцеговины и, на этот раз, по инициативе Петербурга, также для Болгарии.

В таких условиях Абдул-Гамид II наконец дал согласие на введение конституции и утвердил Мидхад-пашу великим везирем. Торжественное провозглашение исторического акта «выпало» на 23 декабря – день начала работы Константинопольской конференции. Расчет новоосманов-мидхадовцев (одним выстрелом сразить двух зайцев) задействовать жизненно необходимый империи парламентаризм и параллельно снять критический вопрос балканских реформ, во втором пункте провалился мгновенно. Молча выслушав патетическое сообщение турецкого представителя, делегаты конференции, по предложению русского посла в Стамбуле графа Игнатьева, приступили к рассмотрению повестки дня.

«Конституция 1876 г. торжественно провозгласила личную свободу и равенство перед законом всех подданных империи без различия вероисповедания, гарантировала безопасность движимой и недвижимой собственности, неприкосновенность жилища, пропорциональное распределение налогов и податей на основе закона, безусловное запрещение барщины, конфискаций и штрафов. Конституция декларировала свободу печати, объявила об обязательном начальном образовании. Конституция определила, что в стране будет действовать двухпалатный парламент, состоящий из сената, члены которого будут пожизненно назначаться султаном, и палаты депутатов, которую будет избирать мужское население империи из расчета 1 депутат на 40 тыс. жителей. Депутатами могли быть избраны подданные империи, владеющие турецким языком и достигшие 30-летнего возраста. В права палаты, по конституции, входило обсуждение и утверждение госбюджета, а также рассмотрение и утверждение законопроектов, касающихся финансов и положений конституции. В конституции были, наконец, определены права и обязанности министров и чиновников империи, а также принцип гласности и независимости судов. Важной чертой первой турецкой конституции было объявление Османской империи единым целым, которое не подлежит ни под каким предлогом расчленению… Конституция 1876г. объявляла всех подданных империи «османами». (Ю.Петросян «Османская империя. Могущество и гибель», изд-во «Наука», Москва, 1990 г., с. 212.)

Этот документ явился апофеозом, в общей сложности, полувекового оттоманского реформаторства. В 1826 г. наследник и последователь падишаха Селима III (1789-1807 гг.) и прогрессивного великого везиря Мустафы Байрактара султан Махмуд II (матерью которого была плененная турецкими корсарами французская маркиза из гарема) в упор расстрелял из пушек тысячи янычар на улицах Стамбула, чем положил фактическое начало эпохе преобразований. Гюльханейская декларация 1839 г. официально открыла реформацию; «Гатти-гумаюн» 1856 г. ее продолжил. Увенчала Танзимат мидхадовская Конституция, ставшая почти одновременно его траурной эпитафией.

Учитывая, что на 1876 г. в Османской империи (не считая номинальных вассалитетов) проживало 18,5 млн. мусульман и 9,5 млн. христиан, нельзя не обратить внимание на довольно демократичный в конфессиональном отношении состав избранного к марту 1877 г. парламента: на 115 депутатов приходилось 69 мусульман и 46 немусульман. Но ни конституция, ни парламентаризм, вопреки чаяниям новоосманов, не могли разрешить балканские противоречия и предотвратить скорую войну. Однако, сославшись на конституцию, бесповоротно обеспечившую, по мнению михадовцев, общеосманское равноправие, турки отказались на Константинопольской конференции обсуждать проекты балканских реформ.

В январе 1877 г. Россия заключила в Будапеште соглашение с Автро-Венгрией. Взамен на нейтралитет в предстоящей военной кампании, Вена выговорила право занять Боснию и Герцеговину. Петербург получал свободу действий на болгарском направлении. Будапештский ход развязал руки Александру II и окончательно решил колебания Зимнего дворца в пользу войны.

На лондонской конференции в марте 1877 г. Россия дополнительно убедилась в благополучном международном раскладе. Турки же вновь, прикрывшись конституцией, как щитом, отклонили требование шести европейских держав о реформах на Балканах и об улучшении положения османских христиан. Расчет Стамбула на заступничество Англии не оправдался. Альбион только что провозгласил колореву Викторию (1837-1901 гг.) императрицей Индии (1876 г.); назревали события в Южной Африке, в Трансваале (12 апреля 1877 г. Британия аннексировала Трансваальскую республику). Более того, Великобритании было выгодно заполучить следующий послевоенный расклад: проигравшую, нуждающуюся в опеке Турцию и максимально изнуренную победой Россию.

Незадолго до того, в феврале, в Турции разразился конфликт между Абдул-Гамидом и первым министром правительства. Венценосный потомок Османа дал понять, что не собирается поступаться монаршими прерогативами. В ответ на письмо великого везиря, напоминавшего султану о конституционных правах министров и подданных, он выслал Мидхад-пашу из страны. 19 марта уже без Мидхада открылась первая сессия османского парламента. А 4 апреля Россия объявила Порте войну.

* * * * * * * *

Военные операции развернулись на Балканах и в Закавказье. Турция потерпела поражение, несмотря на то, что в сравнении с предыдущими войнами русским пришлось преодолеть гораздо более серьезное сопротивление. Почему? Во-первых, сказались направленные против отсталости, в т.ч. в военной сфере, преобразования Танзимата; во-вторых, шло быстрое формирование турецкого национального самосознания (в новоосманской идеологической одеже). Так оборона Плевны, к примеру, стала символом мужества и стойкости для турок. После капитуляции города восхищенный упорством противника Александр II лично вернул командовавшему плевненским гарнизоном пленному Осман-паше его саблю. Судьба войны решилась к зиме 1877 г., когда русская армия перешла Балканы, заняла Софию, вынудила сложить оружие окруженное при Шипке-Шейново 30-тысячное турецкое войско. В январе 1878 г. генерал Гурко под Филиппополем (Пловдив) разгромил армию Сулейман-паши и 20-го числа занял Адрианополь. 31 января вступило в силу Адрианопольское перемирие.

В боевых действиях в Закавказье активное участие принимали находившиеся на русской службе генералы-армяне: Лазарев, Шелковников, Тер-Гукасов, князь Меликов, Кишмишев, Алхазов. Командовал кавказским корпусом генерал-адъютант, генерал от кавалерии М.Лорис-Меликов. В рядах русских войск сражались 40 тыс. армянских добровольцев. Западные армяне в массе отнюдь не скрывали своих симпатий, всячески способствуя в прифронтовой зоне победе русского оружия. В ноябре 1877 г. Лорис-Меликов овладел Карсом. План штурма хорошо укрепленной крепости разработал генерал Лазарев. Блестящий успех под Карсом, решивший исход войны на неглавном Кавказском фронте, предварил решающий перелом на Балканах, вдохновил русские балканские армии на заключительный победный рывок. В январе 1878 г. Лорис-Меликов дал согласие на предложенное врагом перемирие с условием, чтобы турки эвакуировались из Эрзерума, Батума, Кобулети, вывели войска из Аджарии, Шевшета, Лазистана, а также из Баязетского и Ванского санджаков.

Падение Адрианополя взволновало Англию, насторожило Австро-Венгрию. Британский флот вошел в Мраморное море, предупреждая русских о недопустимости оккупации османской столицы. Йлдыз-Киошк (Султанский дворец в Стамбуле.) затаил дыхание в ожидании нового англо-русского конфликта. Александр II бросил вызов Альбиону, приказав своему победоносному воинству вступить в Сан-Стефано – предместье Стамбула, после чего насмерть перепуганные турки тотчас изъявили готовность подписать продиктованный Россией мир. На Кавказском фронте Лорис-Меликову не удалось добиться очищения Ванского санджака; 8 февраля он занял сданный османлисами по условиям перемирия Эрзерум. 19 февраля всего в каких-нибудь двенадцати километрах от Константинополя был заключен Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор.

Согласно договору, Сербия, Черногория и Румыния получали полную государственную независимость и значительные территориальные приращения. По статье 14, Боснии и Герцеговине предоставлялась автономия в пределах Османской империи. Эта статья носила сугубо формальный характер, так как Австро-Венгрия не собиралась поступаться выгодами Будапештского сговора 1877 г. и готовилась со дня на день оккупировать названные области, в видах их последующей аннексии. Статьей 15 Турция обязывалась расширить местное самоуправление в Эпире, Фессалии и Албании. Статьи 6-7 предусматривали образование автономной Болгарии на обширной территории от Дуная до Эгейского моря и от Черного моря до Охридского озера. Номинально вассальная султанату по условиям соглашения Болгария фактически становилась ключевым российским форпостом на Балканах, подводя русских к воротам вожделенного Царьграда вплотную. Именно на статьях, относящихся к т.н. Большой Болгарии, покоился фундамент Сан-Стефанского мира. По статье 8 турецкие войска покидали страну, русские же оставались в ней на два года. Зимний дворец твердо рассчитывал короновать в скором времени великим князем Болгарии одного из представителей романовской императорской фамилии. В Закавказье к России отходили Батум, Артвин, Карс, Ардаган, Баязет и Алашкертская долина. Относительно занятой русскими войсками, по букве перемирия, части оттоманской Армении (Эрзерум с прилегающим районом) и ее армянского населения в договоре имелась статья 16:

«Ввиду того, что оставление русскими войсками занимаемых ими в Армении местностей, которые должны быть возвращены Турции, могло бы подать там повод к столкновениям и осложнениям, могущим вредно отразиться на добрых отношениях двух государств, — Блистательная Порта обязуется осуществить, без замедления, улучшения и реформы, вызываемые местными потребностями в областях, населенных армянами, и оградить безопасность последних от курдов и черкесов». («Армянский вопрос. Энциклопедия», Главная редакция Армянской энциклопедии, Ереван, 1991 г., с. 289. / «Сб. договоров России с другими государствами, 1856-1917 гг.», Москва, 1952 г., с. 168-69.)

* * * * * * * * *

Уже в начале 70-х гг., с активизацией восточной политики России после франко-прусской войны и Лондонского протокола, часть восточноармянских общественно-политических кругов вновь стала пропагандировать близкую русскую аннексию Турецкой Армении и старалась привить западноармянским собратьям безоглядный ориентационный патриотизм. Коль скоро крымская неудача изолировала Россию и задержала реализацию наступательных притязаний, империя проигравшая много острее нуждалась в симпатиях балканских славян и «христиан Востока», — ведь борьба была впереди. С конца 50-х гг. официальный Петербург занимал демонстративно армянофильскую позицию. Понятно, что имеется ввиду политическое армянофильство, не исключающее, разумеется, и личного благорасположения монарха-реформатора. Так, русская пресса выступила в поддержку зейтунских повстанцев в 1862 г., тогда как россйская дипломатия приложила определенные усилия, чтобы сдержать Наполеона III, опасаясь повторения в Киликии ливанского прецедента. Зимний дворец не оспаривал претензий Англии и Франции на арабские владения Порты, но чрезвычайно ревниво относился к любым попыткам европейских держав влиять на армянские дела, полагая, что волен распоряжаться оными по собственному усмотрению. Обретение Киликией «ливанского статуса» под французской опекой могло отвратить взоры западных армян от севера и переориентировать их на юг.

Воинствующую прорусскую и автоматически яро антитурецкую агитацию взяла на программное вооружение издаваемая с 1872 г. Г.Арцруни в Тифлисе либеральная газета «Мшак» — многолетний глашатай ориентационного патриотизма. В 1876 г., в дни болгарской резни и жаркого лета для сербов с черногорцами, Арцруни громогласно призывал турецких армян немедленно последовать примеру балканских славян: «Будет позором для армян, если они не поднимут голоса в защиту своих прав, в то время как другие турецкоподданные нации жертвуют собой, проливают свою кровь за свободу». (А.Погосян «Карсская область в составе России», с.37 / «Мшак», 1 июля 1876 г.) Пример восстания болгар и гибели 25 тыс. человек виделся главному редактору «Мшака» жертвенной необходимостью, единственным средством национального освобождения: всколыхнув совесть и общественное мнение евроцивилизованного мира, вызвать оправданное военное вмешательство России, чем и положить конец турецкому господству. Слепо, без элементарного учета жестких реалий, оперируя абстрактными волюнтаристскими категориями, Арцруни и его единомышленники экстраполировали неприемлемый балканский сценарий на Армению и тоном, не допускающим возражений, понукали западных армян в точности этот сценарий скопировать. Куда мудрее и осмотрительнее высказывался орган восточноармянских консерваторов газета «Мегу Айастани» («Пчела Армении»): «Какое мы имеем право требовать крови западных армян, ставить на карту их будущее и, сидя дома, распоряжаться ими?» (А.Погосян. «Карсская область в составе России», с.37.) Поистине пророческое предвидение.

Посмотрим, допустимо ли было сопоставлять Балканы с hАйком, бездумно и безответственно выдавая желаемое за действительное. Нет, и еще раз нет! На Балканах, как в данном случае верно заметил «отец научного коммунизма» Карл Маркс, «двенадцать миллионов славян, греков, валахов, арнаутов (албанцев) находятся в подчинении у одного миллиона турок». (А.Новичев. «Турция. Краткая история», изд-во «Наука», Москва, 1965 г., с. 93. ) Запомним это численное соотношение.

Совершенно иначе выглядела картина Западной Армении. Балканы избежали массовой инфильтрации тюркских и прочих кочевых племен в период вакханалии восточных степняков на переднеазиатских широтах (XI-XV вв.). До европейского континента со стороны Малой Азии сельджукские и монголо-тюркские ордынские потоки не докатились. Первый захват в Европе по берегу Босфора-Дарданелл – полуостров Галлиполи – произвело в середине XIV в. (Когда в Европе свирепствовала чума; когда Англия и Франция были заняты Столетней войной (1337-1453 гг.); когда беспомощные папы обретались в Авиньоне (1309-77 гг.); когда Германия, после краха в XIII в. Гогенштауфенов, распадалась на территориальные княжества; когда вступившая в свой последний век дряхлая Византия была бессильна.) уже государство турок-османов, возникшее в 1299/1300 гг. Армения же подвергалась опустошительным вторжениям кочевых орд и разноплеменному, в том числе стихийному, проникновению пришлых этногрупп на протяжении пяти столетий. На Балканах славяне, греки и др. народы, при наличии господствующего турецкого меньшинства, проживали в большинстве компактно, плотными этническими массивами. Армяне в пределах всей древней родины, Еркира в смысле историко-территориального целого, жили, как отмечено, вразброску, чересполосно, разбавленные турками, курдами, туркменами, кызылбашами, черкесами и т.д. Причем курды, составлявшие большинство среди местных магометан, — мы знаем, — непримиримо враждовали с автохтонами-гайканцами. Численное соотношение армян и разноплеменных, вкупе с господствующим турецким меньшинством, кочевых и оседлых мусульман, отнюдь не склонных воспринимать армянские освободительные проекты или тяготеть к России, в конце 70-х гг. составляло здесь примерно половина на половину. Об отсутствии у армянства в течение многих веков какой-либо общенациональной структуры, кроме церкви, т.е. о невозможности политической самоорганизации народа (конфессионально-общинный статут), о погибших под обломками прошлых катастроф национально-политических институтах, о сословной нивелировке нации говорилось выше. Ни один из балканских народов не понес столь значительных потерь. На Балканах в XIX в. не было промышляющих разбоем кочевников, над коренными жителями довлели султанская администрация и армия.

Возникает вопрос. Каким образом обитавшие, повторим, на довольно обширной территории исконного hАйка вперемешку с иноконфессиональными кочевниками и турками безоружные оседлые армяне должны были, ни мало ни много, поднять восстание против государства, если они, как показал недавний опыт, не могли успешно противостоять полудиким военизированным племенам без поддержки государства? В 30-40-е гг. альянс с властями позволил усмирить алчных беков и на время обуздать разбойничий беспредел. Теперь союз армян с курдами, наиболее воинственной и многочисленной местной мусульманской прослойкой, не представлялся возможным. Впрочем, такой союз в качестве долгопрочного действенного фактора не был возможен и раньше. И дело тут не только и не столько во взаимных обидах, сколько в самой природе армяно-курдского антагонизма – конфликта между живущими за счет скотоводства и набегов кочевником и мирным оседлым тружеником.

Относительно поведения Порты. В 30-50-е гг. турки однозначно опирались на армян в борьбе против центробежных шейхов; в 60-е гг., относясь к армянам настороженнее, лавировали, апробируя паритетную линию. А после 1878 г. открыто поставили на курдов, так как чем-чем, но русофильством племенные вожди вовсе не отличались, национальных конституций не принимали, о Дантоне и Гарибальди слышать не слышали, на тему о государственной независимости не рассуждали и, вообще, по шкале самосознания пребывали на прежнем, много менее опасном для империи уровне.

Словом, повстанчество, как путь национально-освободительной борьбы, было прямо противопоказано специфике большинства гаваров дома Армянского. Поэтому даже удачным в соответствующих условиях, правомерным и героическим локальным выступлениям горцев – Зейтун, Сасун – опять-таки ни в XIX, ни в XX вв. не дано было послужить запалом к общенациональному восстанию. Причем самим зейтунцам и сасунцам не на кого было опереться так, как, скажем, сегодня армяне Арцаха опираются на Республику Армения, имеют гаранта в ее лице.

Далее, продолжая сравнительный анализ, Армению и в свете международных дипломатических коллизий никак нельзя приравнивать к Балканам. В российско-османском противоборстве минувшего века, как и в мировом понимании наболевшего Восточного вопроса, закавказский регион всегда был побочным звеном. И раз за разом побочность оборачивалась побочными же эффектами. Турецкая Армения вела к Ближнему Востоку, в Восточное Средиземноморье, но как бы по запасным рельсам. Магистральная стратегия определялась Проливами и выводящими к ним балканскими высотами. Кроме того, из Европы туркам предстояло не сегодня-завтра уйти. Это понимали все. Балканы находились на виду у великих держав, непосредственно соседствовали с цивилизованным Западом. Вместе с тем, будущее «больного человека» в играх европейских политиков и в глазах европейского общественного мнения принимало далеко не однозначный оборот, когда речь заходила об Азии. Тут, за исключением арабонаселенных земель (Ливан имел особый статус), не существовало четко размеченных этно-конфессиональных водоразделов, за основу часто брался экстерриториальный подход. В XIX в. население азиатских владений Порты в восприятии европейца делилось на мусульман и немусульман. Большинство вторых в Малой Азии, в Анатолии, в Леванте, в Месопотамии и, естественно, в Армении, чье наименование вошло в политико-дипломатический обиход с 1878 г., составляли греки и армяне, ассирийцы и халдеи, проходившие преимущественно под совокупным обобщающим именем экстерриториальных христиан Востока.

На исходе прошлого столетия присущая армянству по духу гиперисторизация мышления – альфа и омега национального менталитета, — деформированно перенесенная в сферу практической политики, сыграла роковую роль в судьбах нации. Действительно, не иллюзия ли, не абсурд ли, стремление реанимировать на пороге XX в. реальности полутора-двухтысячелетней давности: без учета сложившейся конъюнктуры, без мало-мальски трезвой оценки обстановки и ситуации – территориальная апелляция к эпохе Тиграна II (95-56 гг. до н.э.) – «шесть вилайетов и Киликия»! Эти горе-планы в отношении шести вилайетов (к которым прибавились Киликия и Понт), при царившей в этих вилайетах «шахматной» полиэтничности, с самого начала были неосуществимы. Армянская общественно-политическая мысль, словно каждый раз пагубно запаздывая, не успевала за событиями, вернее, события влекли и вели ее за собой. Так, в пору вполне реальных очертаний «Эрменистана», в основном совпадавших с «севрской границей» 1920 г., имела место претензия на 6-7 «населенных армянами вилайетов». И только много позднее, когда в пределах этого всеми забытого «Эрменистана», в результате геноцида 1915-18 гг., уже не осталось армянского населения, национальные лидеры, будто спохватившись, лишь в 1920 г., да и то нехотя, согласились на предложенную Антантой третейскую «линию Вильсона».

Сколь же жизненно необходимо было на стыке веков, вместо огульно задействованного, абсолютизированного повстанческого выбора «свобода или смерть», приложить все, даже самые неимоверные усилия к тому, чтобы любой ценой сберечь 2,5-миллионное автохтонное османское армянство. Вот когда, вслед за долгожданной и предсказуемой гибелью Османской державы, стали бы претворимы надежды на государственность в «севрских» («эрменистанских») рубежах. Выживи незыблемая опора hАйка – коренные обитатели страны – к 1919 г., последующее сосредоточение оттоманской части нации в пределах, начертанных Севром, обеспечило бы ей здесь выигрышное этническое большинство и твердые гарантии будущего. Но, увы!

На последнюю четверть XIX в. турецкие армяне, в массе политически аморфные и консервативные, за что крикун Г.Арцруни, удобно устроившись в шашлычном Тифлисе, презрительно клеймил их «хососами» и султанскими лакеями, провоцируя собратьев к убийственному восстанию, блюли, как дети Гайка, свое национальное Я, одухотворенное с IV в. христианством, уже не одну тысячу лет. Искренне симпатизируя России, они, тем не менее, внутренне отторгали чуждые им инсургентские впрыскивания и правильно делали, ибо балканский вариант никак не подходил к Армении. Сознательные потуги непременно отождествить идею национального освобождения с повсеместной жертвенной инсуррекцией – то в расчете на вмешательство внешней силы, то в ключе авантюрно-заговорщической революционности – были изначально обречены на поражение. Воинствующие либералы типа Арцруни, и далее революционные национал-радикалы всех мастей, независимо от их партийной принадлежности, безусловно, неистово желали свободы, блага и процветания родине. Но, недаром говорится, что благими намерениями дорога в ад вымощена.

* * * * * * * * *

Показательно, что в дни русско-турецкой войны верное традиционалистским принципам Константинопольское патриаршество, не обращая внимания на тифлисскую и местную газетную шумиху, занимало, как всегда, сдержанную и осторожную позицию. Патриарх Нерсес (Варжапетян), сменивший в 1874 г. Мкртыча Хримяна, призывал многочисленную паству к лояльности и терпимости, по сути придерживаясь тактики невмешательства в большую драку крупных хищников. Со своей стороны русское военное командование обратилось к западноармянскому населению с воззванием – не щадить живота во имя освободительной миссии России. Общеизвестно, что многие жители прифронтовых областей как могли помогали императорской армии. Однако по заключении перемирия в Адрианополе царские дипломаты Игнатьев и Нелидов, контактируя там с константинопольско-армянскими представителями, поставили армянам в вину, что те не подняли антитурецкое восстание, подобно балканским славянам, и потому не вправе рассчитывать на чрезмерные выгоды в мирном договоре. Между тем, в ходе войны 1877-78 гг. вновь выступили отважные зейтунцы. И что же? Просьба горцев о помощи оружием была твердо отклонена; Зимний дворец не собирался поощрять таврский автономизм. Зачем? в угоду армянским сепаратистам? в интересах Франции? До Киликии планы Петербурга (пока) не простирались.

Военные успехи россиян подхлестнули различные армянские общественно-политические силы в турецкой столице. В среде либералов, радикалов и части консерваторов активизировались и вступили в спор между собой сторонники северной и западноевропейской ориентации. Ряды русофилов пополнялись все новыми приверженцами адекватно прояснению положения на фронтах. На Патриаршество посыпались обвинения в пассивности, нерадивости и т.д.; оно подвергалось нападкам из Тифлиса и на страницах столичных печатных органов. На заключительном этапе войны, под занавес 1877 г., Армянское национальное собрание Константинополя отвергло султанский указ о мобилизации армян, что означало открытый отказ воевать против русской армии. А ведь с точки зрения турок это была вызывающая демонстрация нелояльности, так как юридически, формально конституция 1876 г. уравняла в правах и обязанностях всех подданных империи без различия вероисповедания и национальности, узаконила равноправие граждан единого османского отечества.

Ясно, что возникшие в период Танзимата западноармянские светские национальные структуры вели себя куда радикальнее Патриаршества. В январе 1878 г. патриарх Нерсес, уступив настоянию прозападных общественно-политических кругов и некоторых слоев духовенства, представил Национальному собранию документ, где излагалась программа самоуправления Армении по примеру Ливана (с 1864 г. Ливан управлялся губернатором-христианином). Существует мнение, что духовный предводитель оттоманского армянства согласовал меморандум с Портой и британским послом, якобы давшими добро на такое решение проблемы (пусть даже в качестве дипломатического козыря) в противовес русскому аннексионизму. Но под нажимом константинопольских русофилов и закавказских клевретов ориентационного патриотизма программа не прошла. Последние побуждали архипастыря связаться с русским командованием в Адрианополе и начать прямые переговоры с российскими дипломатами. В итоге связь была установлена, следствием усиленного давления явилось прошение, направленное Нерсесом Александру II. Параллельно, по инициативе Арцруни, в Тифлисе было подано прошение наместнику Кавказа.

В тексте Адрианопольского перемирия от 31 января 1878 г. об армянах не упоминалось. Граф Игнатьев заявил посланцу патриарха: «Пока Армения не может получить ту свободу, которую получит Болгария, так как армяне оказались неподготовленными и стали в Армении мертвым элементом», (Э.Оганесян. «Век борьбы», изд-во «Феникс», Мюнхен-Москва, 1991г., т. 1, с. 51. / Кегамян. «Айери азатагракан шаржуме», Баку-1915 г., с. 345.) — т.е. не подняли восстание. Дальнейшие переговоры Игнатьева с «константинопольцами», донесения и прошения на высочайшее имя привели к тому, что он вместе с помощником Нелидовым, по предприсанию из Петербурга, составили для внесения в договор проект особого пункта об Армении. В первоначальной русской редакции статья 16 звучала так: «Султан обязуется перед царем российским создать автономное административное правление в населенных армянами провинциях: Эрзеруме, Муше, Ване, Себастии, Диарбекире…»; «…введение этих реформ султан обеспечивает реальной гарантией». (Э.Оганесян. «Век борьбы», с. 52. / Кегамян. «Айери азатагракан шаржуме», с. 353-354.) Игнатьев наверняка понимал, что с подобной трактовкой турки не согласятся, и сделал ее предметом торга с тем, чтобы выговорить максимальные преимущества на Балканах. Цель – доминанта России в юго-восточной Европе у заветных Проливов – была достигнута, после чего и появился компромиссный вариант процитированной выше статьи 16. По статьям 25 и 27 гарантия осуществления реформ заключалась в шестимесячном пребывании русских войск в оккупированных районах Эрзерумского вилайета.

Какую же территорию в ракурсе армянских реформ имел в виду окончательный вариант 16 параграфа? По договорному тексту, это занятые русскими войсками в Армении местности, которые должны быть возвращены Турции. Максимальной точкой продвижения российской армии в Западной Армении был Эрзерум и только Эрзерум по Сан-Стефанскому же договору не отходил к России. Следовательно, по пункту 16 Порта обязывалась осуществить реформы и гарантировать безопасность лишь небольшой от общего числа западноармянского населения части армян, проживающих в оккупированной эрзерумской зоне, поскольку речь шла об улучшениях и реформах в занимаемых русскими войсками местностях, подлежащих оставлению.

* * * * * * * * *

Прелиминарное мартовское соглашение вызвало острейшую реакцию в Лондоне и в Вене, особенно на берегах Темзы. Посрамленный униженный Абдул-Гамид из своей любимой стамбульской резиденции – дворца Йлдыз, ставшего позднее мрачным логовом крупнейшего в XIX в. специалиста по истреблению собственных подданных, ныне, притаившись, тщился заглянуть за туманную завесу Ла-Манша, истово моля Аллаха о ниспослании милости и повторении 1854 г. Английский адмирал Горнби бросил якорь у Принцевых островов в Мраморном море. Альбион сыпал угрозами, заявляя, что Восточный вопрос не является вотчиной России, и требуя созыва международного конгресса. Глава русского внешнеполитического ведомства Горчаков еще зимой отклонил предложение шефа британского МИД Солсбери перенести вопрос мира на общеевропейский форум и срочно директировал Игнатьеву заставить турок под пушками подписать победные Сан-Стефанские условия. Ему казалось: поставь Россия Европу перед свершившимся фактом, будет много проще отстоять уже достигнутый результат. По мнению Горчакова, конгрессу надлежало не вырабатывать, а обсудить и ратифицировать предварительный мир, не трогая его основ, но, быть может, внеся второстепенные коррективы. Он также отклонил медиацию Англии, как заинтересованной стороны, и настоял на передаче посреднических полномочий Германии, ошибочно полагая в Бисмарке прежнего благодарного союзника или, на худой конец, беспристрастного арбитра.

Британию энергично поддерживала Австро-Венгрия. Ключевые приобретения русских на Балканах, «Большая Болгария» под де-факто российским протекторатом в соседстве с территориально разросшимися, традиционно прорусскими Сербией и Черногорией, напрямую били по интересам Хофбурга. Петербург становился полноправным хозяином в регионе. Значительная часть Македонии, включенная по договору в состав Болгарского княжества с берегом Эгейского моря, отрезала турок от Фессалии и Албании, превращая султанский сюзеренитет над названными территориями в пустую недолговременную формальность. Британские тори, предводительствуемые многоопытным Дизраэли, произвели точный расчет: не сегодня-завтра Россия, водрузив православный крест на Святой Софии, приберет к рукам Проливы, возьмет под прицел уязвимый пока Суэцкий канал – кратчайшую морскую дорогу в Индию, и овладеет важнейшими стратегическими коммуникациями на евроазиатском перекрестке.

Русские стояли перед незавидной перспективой столкновения с могучей коалицией. Западные дипломаты ссылались на то, что русский царь, по существу, заручился добром держав на начало военных действий в связи с отказом турок выполнить коллективные требования о реформах и теперь не имеет права монопольно диктовать параграфы мира. (Интернационализация Восточного вопроса была зафиксирована Веронским конгрессом Священного союза – 1822 г., Лондонской конвенцией 1840 г., Парижским и Лондонским соглашениями 1856 и 1871 гг.)

Тем временем победительница Россия выдохлась, многотысячные жертвы, понесенные ею на Балканах, истощенная имперская казна, армия, неподвижно застывшая у врат Царьграда и терпевшая страшный урон от тифа, грозили сделать одержанную победу поражением. На новую кампанию явно не хватило бы сил, тем более, что в пределах империи зрело революционное брожение, подняли голову известные своими шакальими повадками нигилисты. Как раз в дни адрианопольского финала малоочаровательная Вера Засулич тяжело ранила в столице генерала Трепова (мстя за арест товарища по «пламенной борьбе» студента Боголюбова), весной и летом в Киеве, Харькове, Москве прошли революционные манифестации. Славянофильская партия еще гневно пугала Альбион мощью императорской армии – «ответим войной на английскую наглость», когда посланнику в Англии графу Шувалову было поручено начать конфиденциальные переговоры с лордом Солсбери. Александр II смирился с политико-территориальными уступками, думая хотя бы выгадать увеличением размеров турецкой контрибуции, и 30 мая Шувалов скрепил подписью секретный англо-русский протокол. По протоколу, Россия отказывалась от плана создания единой Болгарии – краеугольный пункт Сан-Стефано; в Закавказье возвращала туркам Баязет и Алашкерт; в то же время Карс, Ардаган и Батум закреплялись за русской короной. По статье 7, коснувшейся армянских реформ, Шувалов принял английскую редакцию: обязательства султанского правительства «должны быть даны не исключительно по адресу России, но также по адресу Англии».

Шесть дней спустя, 4 июня, кабинет Дизраэли заключил оборонительный союз с Турцией – Кипрская конвенция, — по которому Великобритания обязалась силой оружия защищать целостность Порты и, в частности, ее составную часть – Армению, от русского экспансионизма, причем, в свою очередь, обязывала султана преобразовать существующие формы правления и обеспечить безопасность западноармянского населения. Дабы иметь нужные средства для выполнения взятых по оборонительному пакту обязательств, Лондон выговорил оккупацию острова Кипр. Так в течение одной недели англичане провернули две блестящие дипломатические комбинации, сведя на нет сан-стефанские достижения российского конкурента и заполучив узловую военно-стратегическую базу на Средиземном море. С Кипра Альбион держал в поле зрения всю ближневосточную Азию и, главное, красноморские ворота — Суэц и Египет, где скорое установление единоличного британского контроля отныне можно было предвидеть. Вымотанная же до предела, принужденная неблагоприятными внешними и внутренними обстоятельствами Россия на деле еще до лета, скрепя сердце, поставила крест на выигрышном, но малореальном предварительном мире. Поэтому Берлинский конгресс во многом явился заранее отрежиссированным спектаклем.

Первое заседание международного форума (Англия, Россия, Германия, Франция, Австро-Венгрия, Италия и Турция) состоялось 13 июня 1878 г. Открывая его, рейхсканцлер Германской империи Бисмарк сказал: «Мы собрались здесь для того, чтобы подвергнуть Сан-Стефанский договор свободному обсуждению кабинетов, подписавших трактаты 1856 и 1871 гг.».(Э.Оганесян. «Век борьбы», с.57. / Роллен-Жекмен «Армения, армяне и трактаты», с. 38.)

* * * * * * * * *

За шестьдесят три года до того вальсирующий Венский конгресс установил посленаполеоновский «легитимный» порядок в мире, повязал Европу феодально-аристократическими застарелыми путами Священного союза. Вена 1815 г. подтвердила триумф двух держав, сокрушительниц Бонапарта – Англии и России.

Двадцатью двумя годами ранее – 1856 г. – конгресс в Париже исключил Россию из ведущего «европейского концерта», регламентировал нарушенный Николаем I баланс равновесия, закопал ошметки Священного союза и узаконил непродолжительный гегемонстский дуэт Великобритании и Франции.

Через шестьдесят семь лет после 1878 г., с разгромом «тысячелетнего рейха», в пригороде Берлина Потсдаме были подписаны соглашения «Большой тройки», призванные водворить новую систему мировых взаимоотношений, списать за ненадобностью все прежние договоренности такого рода.

Интересующий нас Берлинский форум находится на почти равном временном удалении от Вены и Потсдама. Первая во многом привела к нему, для второго – 1878 г. в немалой степени послужил отправной точкой к войне 1914-18 гг., к войне, находящейся в мертвой связке с невиданной мировой бойней 1939-45 гг.

Берлинский конгресс подтвердил полную государственную независимость Румынии, Сербии и Черногории. Сан-стефанские территориальные приращения маленькой героической Монтенегро, никогда в течение веков не покорявшейся османским завоевателям, выглядели урезанными. Границы Сербии были несколько видоизменены, уступки туркам компенсировались за счет похороненного проекта «Большой Болгарии». Румыния присоединила Добруджу, подневольно отдав России Южную Бессарабию, отторгнутую от империи в 1856 г. и включенную в состав формально вассальных к Турции Дунайских княжеств. Болгария к северу от Балканского хребта с центром в Софии получила статус автономного княжества (тот, который Сербия, Черногория и Румыния имели до 1878 г.). Земли к югу от Балкан с центром в Пловдиве выделялись в административно-автономную Восточную Румелию с губернатором-христианином во главе. (В 1885 г. Восточная Румелия воссоединилась с Болгарским княжеством.) Этнически и конфессионально пестрая Македония, будущее яблоко раздора между Грецией, Сербией и Болгарией, сербская область Скопле, Албания, Фессалия остались у османов. (В 1881 г. часть Фессалии отошла к Греции.) Порта сохраняла за собой в Европе сплошной территориальный массив от Черного и Эгейского морей с выходом к адриатическому побережью. Берлинские постановления продлили реальное пребывание турок на Балканах сроком еще на тридцать пять лет, до войны 1912-13 гг. Босния и Герцеговина передавались под управление Австро-Венгрии; официальная аннексия этих областей произошла в 1908 г., в год юридической ликвидации вассальных отношений Болгарии к Турции и провозглашения Болгарского царства. В Азии Россия, строго по букве англо-русского секретного соглашения от 30 мая, возвратила султану небольшую полосу с Баязетом и Алашкертом, эвакуировала Эрзерум и расширила закавказские владения присовокуплением Батума, Карса, Ардагана.

Завершивший работу 13 июля конгресс не разрешил ни международных, ни балканских противоречий, так же, как не развязали балканский узел мертворожденные сан-стефанские параграфы. Знай тогда, скажем, Франц-Иосиф, что поперхнется Боснией-Герцеговиной, большой вопрос, рискнул бы ли он туда сунуться. Нерасторопная Вена и без того с трудом латала возникавшие то здесь, то там дыры, а тут на тебе, австрияки возжелали заесть апеннинские потери куском балканского пирога. Если на Балканах католические Словения и Хорватия издавна тяготели к Габсбургскому северу, будучи верноподданными Вены, то стремление приручить этнически и конфессионально неоднородные Боснию-Герцеговину изначально было опасной игрой с огнем. Имеется в виду периферийное геополитическое положение этих территорий между ориентированными на Россию Сербией и Черногорией и традиционно преданными австрийской короне хорватами и словенцами. Не случайно именно здесь, в Сараево, 28 июня 1914 г. прозвучали роковые выстрелы Гавриилы Принципа в эрцгерцога Франца-Фердинанда, ставшие увертюрой к Первой Мировой войне и к исчезнованию с карты мира Австро-Венгерской монархии. Пока же Вена торжествовала, ибо, не приняв участия в войне, добилась территориальных барышей с предварительного, впрочем, согласия главной региональной соперницы – России (Будапештская договоренность 1877 г.).

Хилые надежды русского дипломатического корпуса на берлинскую перетасовку международной колоды и на «беспристрастный» арбитраж Бисмарка не оправдались. Наверняка, еще до открытия конгресса рейхсканцлер довольно потирал руки, втихомолку посмеиваясь и предвкушая реванш за 1875 г. Зимний дворец почему-то не числил Германию среди балканских конкурентов, вероятно, не подозревая о грандиозных аппетитах Второго рейха, или считая, что антибританские настроения в Сан-Суси возьмут вверх. Ошибочность горчаковского прогноза выявилась очень быстро, — первоочередную задачу Берлин видел в нейтрализации России и, достигнув цели посредством «честного маклерства», вскоре сорвал банк. После восьмилетнего правления в Болгарии Александра Баттенберга (избран князем в 1879 г.), в 1887 г. на болгарский престол взошел Фердинанд Кобургский (1887-1918 гг.), чья неприкрыто прогерманская ориентация в перспективе вовлекла страну в Четверной блок. (В 1914-18 гг. Болгария воевала на стороне германской коалиции.)

Справедливости ради следует сказать, что сбросившая турецкое иго София и окончательно развязавшиеся с Портой прочие славянские государства, а также Румыния, где с 1866 г. правил Кароль I Гогенцоллерн, сами отнюдь не жаждали подпадать под безоговорочное влияние России. Сербов к тому же разозлили чрезмерные сан-стефанские привилегии болгар. (В 80-е гг. Александр III неоднократно повторял: «Один верный друг у меня в Европе – черногорский князь Николай Негош».) В общем, учтя унитарно-аннексионистскую опасность российского экспансионизма и не тешась иллюзиями по поводу «освободительной миссии» «старшего брата», балканские народы воспользовались этой миссией лишь в необходимой для себя мере. В конце концов болгары добровольно предпочли Александра Браттенберга кому-либо из Романовых или другой петербургской креатуре – князу Дондукову-Корсакову (командовал оккупационными войсками; в должности временного правителя отличился либеральными начинаниями, рассчитывая на благодарную коронацию). В итоге постберлинский расклад отрезал Россию от союзных Сербии и Черногории недружественной в связи с потерей Южной Бессарабии Румынией, а позднее и потянувшейся к Берлину Болгарией.

Надо сказать, что болгарский прецедент, т.е. пресловутая «неблагодарность Болгарии», на каковую в последующие годы одинаково зло пеняли и Петербург, и Стамбул, крайне негативно отразилась на отношении обеих держав к армянам. Оттоманские государственные мужи не раз во всеуслышание говорили, что в Европе турки вскормили змею и, наученные горьким опытом, не допустят повторения того же в Азии. Российские политические деятели эпохи Александра III (1881-94 гг.) и Николая II (1894-1917 гг.), каждый раз спуская на тормозах Армянский вопрос, раздраженно заявляли, что Россия сыта по горло и «не хочет второй Болгарии».

Летом 1878 г. русская делегация покидала Берлин далеко не победительницей. Трактат вызвал глубочайшее разочарование в стране, где уже набирал обороты острый внутриполитический кризис, приведший к первомартовской трагедии 1881 г.

Победу в дипломатических баталиях, безусловно, одержали сильнейшая в мире Великобритания и накачивающая мускулатуру Германия. Лондон остановил русских на подступах к Проливам и к Ближнему Востоку в Европе и в Азии, оправил индийскую жемчужину дополнительным оборонительным поясом. То был звездный час Дизраэли-Биконсфильда и его способного преемника, тори номер два — Роберта Солсбери. Один находился в зените славы, другой взбирался на вершину политического Олимпа. Альбион и на сей раз не ударил в грязь лицом: моря и океаны остались британским озером.

В то же время «честный маклер» Бисмарк, сделавший все, чтобы торпедировать Сан-Стефано, расчищал Германии «фюрерское» место под солнцем на евразийском материке, действуя по четкой схеме и не гнушаясь ничем. В сентябре 1878 г. «владычица морей» в ответ на русские происки начнет войну в Афганистане, препятствуя южному продвижению русских уже в Центральной Азии. Афганистан играл роль буфера между российским Туркестаном и британской Индией. (Аналогично Иран, поделенный вскоре на сферы влияния: северную – русскую, и южную – английскую.) Пройдет еще несколько лет, и в середине 80-х гг., в свете новой фазы афганского противостояния, мир окажется на волосок от англо-русской войны. В те годы западные карикатуристы изображали Бисмарка стрелочником, силящимся столкнуть английский и русский поезда. Это станет его заветной мечтой, — втравив в изнурительную драку русского медведя и британского льва, проложить прусскому волку путь к мировому господству. Иные конкуренты не внушали опасений Второму рейху. Общипанный “галльский петух” незадолго перед этим сорвал себе голос; нося траур по Эльзасу-Лотарингии, Франция грозилась реваншем, но боялась Германии, уповая на дружбу с Россией. Париж потерял былой вес на международной арене, над итальянцами немцы посмеивались, покорная Австро-Венгрия подобострастно восхваляла тевтонский меч и не перечила пруссакам. Тем не менее, реалист Бисмарк всячески избегал открытой конфронтации с Россией и, стараясь до поры до времени, по мере возможности, загребать жар чужими руками, дальновидно наказывал соотечественникам: «Не воюйте с русскими. Русские медленно запрягают, но быстро ездят».

Конечно, сухопутная английская армия не справилась бы с Россией. Однако не знающий себе равных флот вполне мог успешно атаковать Финский залив, российские черноморское и тихоокеанское побережья. Сам же островной гигант находился вне пределов досягаемости долгоруких Романовых, дотягивавшихся в лучшие времена и до Берлина (1760 г.), и до Парижа (1814 г.). Даже по истечении двадцати с лишним лет, даже после великолепного ратного триумфа крымский синдром не прошел. Победа, завоеванная на максимальном пределе, не была адекватной ни внешнеполитическому весу, ни внутреннему потенциалу империи. В Петербурге поняли это и примирились с утратой основных сан-стефанских дивидендов еще до конгресса, приняв секретный Лондонский протокол. Тогда-то и наметились первые пробные наметки державного изоляционизма, апологизированного при Александре III — «Миротворце».

* * * * * * * * *

Разумеется, в 1878 г. Петербург стушевался обиднейшим образом. И все же, при всей объяснимости берлинского исхода, трудно не подчеркнуть бездарность сановных дипломатов Третьего Рима. Делегации, представленной Горчаковым, Игнатьевым, Шуваловым, ничего не удалось достичь за столом переговоров.

Князь А.Горчаков. Бессменный лидер русской дипломатии в 1856-82 гг., государственный канцлер. Однокашник Пушкина, утонченный аристократ и ловкий царедворец, он сделал блестящую карьеру. В 1822-27 гг. секретарь российского посольства в Лондоне (годы греческого восстания, активных переговоров между Петербургом и Лондоном, закончившихся после шести лет русского невмешательства отправкой коалиционного флота в Наваринскую бухту). В 1841-54 гг. чрезвычайный посланник в Штуттгарте; в 1855-56 гг. посол в Вене. Взмыл к самому верху на волне александровской реформации. В 1856 г. призван новокоронованным монархом в столицу и назначен министром иностранных дел. Сменил К.Нессельроде, сорок лет (1816-56 гг.) возглавлявшего российский МИД фанатика Священного союза, несущего большую долю ответственности за предкрымские просчеты. Сев в кресло отставленного Нессельроде, Горчаков приступил к исполнению обязанностей в тяжелейших условиях, представляя обанкротившуюся на внешнеполитической арене страну. В создавшейся ситуации все помыслы главы МИД были направлены на прорыв «парижской» изоляции, на разрушение англо-французского блока и ослабление Вены посредством сближения с агрессивной Пруссией, посредством способствования прусско-австрийской и франко-прусской войнам. Вынужденный постоянно лавировать и осторожничать, по крупицам, причем далеко не всегда удачно, восстанавливая подорванный престиж державы, он так и остался комбинатором-локалистом, не поднявшимся до глобального уровня мировой политики. Между прочим, эти слабые места государственного канцлера прекрасно изучил внимательно наблюдавший за ним сблизи Бисмарк, в 1859-62 гг. посол королевской Пруссии в России, а с 1867 г. «железный» канцлер. Неумение просчитывать ходы вперед, держать в поле зрения всю мозаично-изменчивую международную панораму, т.е. контролировать и прогнозировать партию в целом, в итоге привели Горчакова к эндшпилю с матовой концовкой. В год Берлинского конгресса ему исполнилось восемьдесят. Прибавьте ко всему сказанному старческую близорукость и замедленную реакцию. Попробуй разгляди в таком возрасте колебания скользкой конъюнктуры и сразись с умнейшими противниками, политиками новой, более беспощадной эпохи…

Граф Н.Игнатьев. Дипломат со стажем. В 1856-61 гг. посланник сначала в Лондоне, потом в Пекине. При его непосредственном участии заключены определившие дальневосточную русско-китайскую границу Аргуньский и Пекинский договоры. В 1864-77 гг. посланник, затем посол в Турции. Усиленно зондировал почву в русле неторопливой активизации юго-восточного курса официального Петербурга. Находился в тесных сношениях со стамбульским армянством, настоятельно рекомендовал российским властям содействовать избранию католикосом константинопольского патриарха (с 1858 г.) Геворга (избран в 1866 г. под именем Геворга IV). Понимая доминирующую роль западных армян в судьбах нации, надеялся таким образом поставить оттоманско-армянский элемент на службу исключительно российским интересам, повлиять через новоизбранного католикоса на либерально-проевропейские и консервативно-лоялистские константинопольские круги. Уже тогда испытывал раздражение и неудовлетворенность, проявившиеся позднее. Став католикосом, Геворг IV занял весьма пассивную, иначе говоря умеренную позицию по интересующему Зимний дворец вопросу; зато придавал огромное значение просветительским мероприятиям и защите национальной самобытности от колонизаторских поползновений: в 1874 г. основал Эчмиадзинскую «семинарию Геворкян», упорно противодействовал намерению российских властей установить строгий административный надзор над армянскими школами.

В конце 60-х гг., когда высшие слои правящей турецкой элиты (Фуад и Али-паши) принялись с благоговением изучать показательный опыт русского колониального унитаризма в расчете на полезные заимствования, Игнатьев приобрел столь значительное влияние на падишаха, что получил прозвище «второй султан». Любопытен такой эпизод. В 1876 г., в дни столичных волнений, предшествовавших низложению Абдул-Азиза, англофилы-мидхадовцы, пользуясь «русофильством» султана, распространяли в Стамбуле слухи, будто верховный сюзерен османцев обратился за военной помощью против конституционалистов к русскому царю. Влияние Игнатьева на Йлдыз не убывало вплоть до начала войны. Так, он решительно советовал пока еще зеленому Абдул-Гамиду не идти ни на какие компромиссы с конституционалистами, изолировать или выслать смутьяна Мидхада. Как ни парадоксально, но в данном случае полномочный посол совершенно искренне проводил две, казалось бы, взаимоисключающие линии: опекал родной ему по духу абсолютистский режим легитимного государя и параллельно сохранял тем самым повод к вмешательству в дела Порты. Игнатьев предупреждал Абдул-Гамида, что конституция лишь ограничит права суверенного властелина, может вызвать мятежи подчиненных, вассальных и сопредельных народов, однако не урегулирует балканских неурядиц без турецких уступок великому соседу и без полной ориентации султана на север. Рьяный поборник балкано-славянских вариантов, Игнатьев лично сформулировал неудобоваримую для армян окончательную редакцию статьи 16 Сан-Стефанского соглашения, категорически возражал перед начальством против т.н. Второго Кавказского (лорис-меликовского) проекта, по которому Эрзерум отходил к России. Берлинский конгресс стал бесславным эпилогом в дипломатической карьере сиятельного графа.

А с воцарением Александра III и провозглашением «нового курса» неудавшийся дипломат, перейдя в лагерь самой оголтелой реакции, пошел по протекции Константина Победоносцева на повышение. Крайний шовинист, креатура всесильного обер-прокурора Синода, ярый враг либерального реформаторства Лорис-Меликова, Игнатьев, сменив последнего на посту министра внутренних дел, выступил вдохновителем и организатором первых еврейских погромов, подготовил ряд репрессивных антиеврейских законов, под чутким победоносцевским шефством заложил основы программно-погромного государственного антисемитизма и правительственной армянофобии в Российской империи.

Над профессиональными качествами второго уполномоченного русской делегации в Берлине графа П.Шувалова просто грешно не поиронизировать. Кадровый военный, на службе с 1845 г. В 1866-74 гг. шеф жандармов и главный начальник III отделения собственной Его императорского величества канцелярии. Переусердствовал в отправлении функций главы политической полиции. Возомнив себя блюстителем монаршей нравственности, позволил в узком кругу неуважительные высказывания по адресу венценосной фаворитки княгини Юрьевской. Культивировавшаяся им же система доносительства сработала тотчас. В 1874 г. был сослан послом в Лондон, где и трудился на посольской ниве.

Уместно спросить, могли ли тягаться перечисленные действующие лица – Горчаков, Игнатьев, Шувалов — в тончайших политико-дипломатических играх с такими искусными гибкими игроками, как Дизраэли, Бисмарк, Солсбери, Гогенлоэ? Ответ ясен – не могли и не сумели. Просчет Александра II очевиден.

* * * * * * * * *

В июне 1878 г. в Берлин прибыла уполномоченная духовным и светским константинопольским руководством западноармянская национальная делегация – М.Хримян, Минас Чераз, Хорен Нарбей. Перед приездом в германскую столицу Хримян и Чераз посетили Италию, Францию, Англию, пытались выяснить настроения и заручиться содействием названных держав в предстоящих решениях по армянскому вопросу. Глубоко разочарованные Сан-Стефанским соглашением, где автономией Армении и не пахло, лидеры оттоманского армянства теперь связывали надежды с Европой, отнюдь не думая, однако, отказываться от покровительства России. Руководимые Хримяном посланцы представили конгрессу проект самоуправления Западной Армении и соответствующий меморандум, которые не были приняты во внимание. Армянскую делегацию не допустили, да и не могли допустить к участию в заседаниях межгосударственного общеевропейского форума, так как она не имела необходимого статуса юридического лица. На 1878 г., по международным юридическим меркам, не существовало политического понятия «Армения», а армяне в Османской империи, как нация, обладали только общинным статусом.

Относительно проекта самоуправления: константинопольские круги рассчитывали получить от конгресса автономию наподобие той, которой пользовались довоенные (послеадрианопольские) балканские вассалитеты, или Ливан с 1864 г., — т.е. сделать сюзеренитет турецкого султана номинальным. Но за круглым столом в Берлине собрались крупнейшие политики последней четверти XIX в., которых мало интересовали досельджукские – арташесидские, аршакидские, или багратидские (Армянское царство Арташесидов существовало во II в. до н.э. – I в. н.э.; Аршакидов – с 66 по 428 гг.; Багратидов – в 885-1045 гг. Последнее было коварно упразднено Византией за три года до вторжения в Армению сельджукских полчищ Альп-Арслана (1048 г.).) — политико-территориальные реалии переднеазиатского региона. Если касательно Европейской Турции (балканские владения османлисов), наличествовала вполне определенная ясность и загвоздка, в сущности, заключалась в том, как долго продлится пребывание турок в Европе, то в нелегком вопросе размежевания Азиатской Турции и вдруг всплывшей из Леты политической Армении европейцам еще предстояло разбираться и разбираться. Да и 16 параграф Сан-Стефанского соглашения всего-навсего упомянул Армению, кстати, не оговаривая никаких границ, вернее, оговорив реформы в зоне, оккупированной русскими войсками, т.е. в Эрзеруме и прилегающем районе.

Резюме конгресса по вопросу оттоманского армянства было предвосхищено англо-русским секретным протоколом от 30 мая и Кипрской англо-турецкой конвенцией от 4 июня. Россия обязалась перед Англией отказаться от своего исключительного права надзора за реформами взамен на согласие Лондона не препятствовать аннексии Карса, Ардагана и Батума. Альбион же отобрал у Турции Кипр – официально «до возврата русскими Порте данных областей», пообещав, кроме того, защищать султана в дальнейшем от северной экспансии – «Турцию и Армению от России». По этим договоренностям, какая-либо дополнительная административно-территориальная корректура на востоке османского государства не предусматривалась.

Так, что западноармянская национальная делегация и те, кто ее уполномочил, изначально попали впросак. Поначалу, в дни Адрианопольского перемирия и Сан-Стефано, армяне открыто возлагали надежды на Россию, чем, само собой, настроили против себя и турок, и Британию. Многие деятели Порты отныне видели в них кто врагов-гяуров, кто предателей османского отечества и грозный призрак «новой Болгарии». Одновременно, англичане квалифицировали армянский элемент как русскую агентурную базу в Малой Азии, на пути Третьего Рима к Ближнему Востоку. Разуверившись в России, константинопольские лидеры обратили взоры к Европе, чем еще раз озлобили Йлдыз и вызвали нескрываемо негативную реакцию Петербурга. Во время встречи с Хримяном в Берлине Горчаков не преминул выразить ему недовольство Зимнего дворца. Таким образом, наивные потуги западноармянского руководства, старавшегося, как бы не задев ни одну из противоборствующих сторон, заручиться общим «добром» для достижения поставленной цели, дали противоположный эффект, уж не говоря о нулевом практическом результате несостоятельной и заведомо бесперспективной миссии.

Армянский вопрос на Берлинском конгрессе обсуждался под конец работы форума, на заседаниях 4 и 6 июля. Формальное требование российской делегации – осуществить статью 16 Сан-Стефано в занятой Эрзерумской зоне до вывода оттуда оккупационных войск, уже ничего не значило. Убедившись в явно антирусской стратегии Бисмарка, Горчаков окончательно потерял шансы спасти прелиминарные условия и теперь шел на попятную, силясь соблюсти внешние приличия и по возможности не уронить престиж представляемой им державы-победительницы. Майский англо-русский протокол предварил новоустановленные закавказские рубежи. Сохранив за собой Батум, Карс и Ардаган, Россия эвакуировала Эрзерум, уходила из Баязета и Алашкерта. Статья 16 подлежала пересмотру и, наверное, не случайно Горчаков, «из-за старческой рассеяности», разложил перед английскими дипломатами карты с пометками предполагаемых русских уступок при определении послевоенной российско-османской границы. По завершении заседания 6 июля он, приняв армянскую делегацию, обрушился с обвинениями на европейские государства, мешающие, по его словам, России в отправлении освободительной миссии и, наряду с тем, решительно отказался поддержать автономистские проекты западных армян.

Итак, предварительный Сан-Стефанский договор перестал существовать. А статья 61 Берлинского трактата гласила:

«Блистательная Порта обязуется осуществить без дальнейшего замедления улучшения и реформы, вызываемые местными потребностями в областях, населенных армянами, и обеспечить их безопасность от черкесов и курдов. Она будет периодически сообщать о мерах, принятых ею для этой цели, державам, которые будут наблюдать за их применением». («Армянский вопрос. Энциклопедия», с. 80. / «Сб. договоров России с другими государствами, 1856-1917 гг.», с. 205/)

* * * * * * * * *

По статье 61, сан-стефанская формулировака об улучшениях и реформах в занимаемых русскими войсками в Армении местностях, которые должны быть возвращены Турции, была заменена формулировкой об улучшениях и реформах в областях Османской империи, населенных армянами. И гарантировались эти реформы всеми европейскими великими державами.

Казалось бы, в Сан-Стефанском договоре речь шла лишь о меньшей части западных армян, причем исключительно в контексте инодержавных экспансивно-территориальных устремлений, в то время как Берлинский конгресс вроде бы предлагал реформы в нескольких населенных армянами вилайетах, — в Берлине Армянский вопрос обрел международно-правовое признание. Сан-Стефанские положения прикрепляли эрзерумских армян к российской колеснице с целью последующей аннексии Эрзерума, включения его в губернскую колониальную систему, не более того, и ориентировали русскую колонизацию дальше на юг. Берлинские положения, наоборот, как бы предлагали базу для дальнейшего развития национально-освободительного движения в русле политической независимости на ином уровне, сообразно с изменившимися условиями. Англия всеми возможными средствами, словно силилась оторвать западное армянство от России, а впоследствии выделить Османскую Армению в отдельную вассальную предсамостоятельную единицу, надеясь обеспечить на будущее промежуточный автономный и, в конце концов, может быть государственный барьер между Ближним Востоком и Россией.

На первый взгляд, берлинские преимущества очевидны, ведь сходным этапным порядком освобождались балканские страны, та же Болгария. И потом, в 1878 г. вдохновительница Берлинского трактата Великобритания не могла предположить, что совместный контроль за проведением реформ, из-за противоречий и особенно из-за противодействия Петербурга, лишенного прерогатив единоличного опекунства над армянами, не оправдает себя, станет пустой формальностью. У Лондона имелся успешный опыт Парижского договора 1856 г., обязавшего Порту к реформам, и тогда, когда Россия была нейтрализована, это отчасти удалось. Но…

Подведем черту. В силу вышеприведенных исключительных ситуативной специфики и геополитического расположения зажатой между двумя жерновами Армении, несопоставимости ее ни с Балканами, ни с Ливаном, для турецких армян не было лучшей перспективы, нежели максимальные успехи русского аннексионизма. И в этом смысле Сан-Стефанский договор выглядел несомненно предпочтительнее.

Долгое время, то устихая, то обостряясь, продолжалось тяжелое англо-русское противостояние в Восточном вопросе. Еще Уильям Питт выступил инициатором вовлечения Турции в европейскую систему, противником раздела османских владений, сулившего России львиную долю добычи. Той же тактики придерживались Пальмерстон в дни Восточной войны и Дизраэли в 70-е гг. Политику Лондона четко сформулировал и мотивировал британский политический деятель, министр иностранных дел в 1874-78 гг. лорд Дерби: «Политика сохранения Турции продиктована нашими целями и нашей безопасностью, а не Турции… Эту политику частично признавали и применяли наши крупнейшие государственные умы, поэтому события последних месяцев не могут свести ее на нет. Эта политика частично основывалась на вере, что Турция на Востоке является барьером против честолюбивых устремлений России…» (А.Погосян. «Карсская область в составе России», с.56 / Сарухан. «Армянский вопрос и национальная конституция в Турции», с. 401/.) Политику Туманного Альбиона нельзя назвать яро протурецкой, скорее она была антироссийской в тех случаях, когда непосредственно сталкивались русские и британские интересы, и, в зависимости от этого, умеренно туркофильской.

Если вспомнить историю, именно Англия в 1823 г. первой, наперекор венским легитимистам, признала восставших, истекающих кровью греков равноправной воюющей стороной и оказала помощь повстанцам, чем во многом подорвала Священный союз, куда не вступила с самого начала. В тот период больной легитимизмом Александр I, в дни, когда армия Ибрагима-паши разоряла Морею, либо отмалчивался, либо осуждал мятежников-этеристов, считая недопустимым посягать на законную султанскую власть над подвластными Порте народами и территориями. (Ранее Россия и Англия союзничали с турками во время египетского похода Бонапарта.) Далее, точку в борьбе греков за независимость поставили победа коалиционного флота при Наварине и перевалившая через Балканы русская армия Дибича.

По заключении Адрианопольского мира, будучи до поры неготовым к расчленению османского наследства, Николай I вплоть до 1853 г. добросовестно опекал султана. И опекал не менее рьяно, чем Англия. В 30-е гг. Франция Луи-Филиппа (1830-48 гг.) постоянно натравливала на Стамбул Мухаммеда-Али. Николай спас Махмуда II от катастрофы. Тем временем, Англия по дипломатическим каналам настаивала на скорейшем проведении реформ Танзимата. А с 1853 г. великодержавная опекунская эстафета над османами почти на тридцать лет перешла к Британии (до 1870 г. – в альянсе с Францией). Пройдет всего четыре года после Берлинского конгресса, Лондон оккупирует Египет (1882 г.), обезопасит Суэц и откажется от роли главного блюстителя целостности Османской империи. Но в том-то и дело, что к тому времени, с коронацией Александра III, политика России диаметрально изменится. Начиная с 1882 г. и вплоть до Севра (1920 г.) и Лозанны (1923 г.), позиция Англии в Армянском вопросе будет в сравнении с другими державами наиболее моральной, точнее, наименее аморальной, если уж вообще говорить о морали в политике.

В 1894-96 гг. Альбион предпримет множество попыток вмешаться с тем, чтобы пресечь жуткие армянские погромы. И все до единой английские попытки блокирует Россия. Не кто иной как Россия с 80-х и по 1910-е гг. твердо оберегала статус-кво Османской империи, по крайней мере, на своих границах. Лишь раз во время осеннего константинопольского кризиса 1896 г. рьяный сторонник захвата Проливов российский посол в Стамбуле Нелидов, представив Петербургу соответствующий проект, — провести операцию под предлогом защиты армян – добился утверждения плана Николаем II. Но в последний момент план был сорван под нажимом все того же Победоносцева и министра финансов С.Витте. Одновременно, все старания Лондона урегулировать армянскую проблему натыкались на решительный отпор Петербурга. Как некогда Англия препятствовала южнороссийскому экспансионизму, так позже Россия срывала любые лондонские инициативы по созданию «привилегированной армянской провинции», срывала реформы, могущие способствовать возникновению таковой. Западноармянский автономизм в каких бы то ни было формах отвергался Петербургом на корню. В середине 90-х гг., когда англичане готовились осуществить прямое военное вмешательство, Россия недвусмысленно предупредила, что возьмет под защиту султана. В тот период премьер-министр Солсбери не раз давал понять: Лондон не против занятия российскими войсками Армении. Между тем, Россия, верная победоносцевской концепции обиженно-державного изоляционизма, не забывшая горьких берлинских обид и «болгарской неблагодарности», осталась непоколебима. (В 1896 г. на предложение королевы Виктории, во время встречи в замке Бальмораль (Шотландия), оккупировать силами России Западную Армению, Николай II назвал это «слишком дорогим предприятием, которое не принесет возмещения России». А.Киракосян «Великобритания и Армянский вопрос».) События в армянских вилайетах подозрительная Северная Пальмира, повсюду видевшая с 1881 г. заговорщический революционизм, квалифицировала, как грозящие перекинуться на Закавказье революционно-инсургентские английские происки.

Англия, к месту будь сказано, никогда не провоцировала и не поощряла армян на восстание, мало того, всегда призывала к сдержанности и терпимости. В 90-е гг. Солсбери, потрясенный ужасающей резней, открыто назвал ошибочной «яро антирусскую и умеренно протурецкую» политическую линию Пальмерстона и Биконсфильда. Только под конец, исчерпав все средства и убедившись в невозможности реально повлиять на ситуацию, он – 1897 г. – директировал стамбульскому послу Великобритании: «…британская политика впредь будет сводиться к усилению наших позиций на Ниле и к отказу от всяких обязательств в Константинополе». («Армянский вопрос. Энциклопедия», с. 305.) Одним словом, в течение заключительного десятилетия XIX в.

Россия получила в Турецкой Армении полную свободу действий, которой сознательно и намеренно не воспользовалась. Англия ей уже не мешала, Германия еще не могла помешать. И все же знаменитый британский политик Ллойд-Джордж, один из вдохновителей вместе с наивным мечтателем американским президентом Вильсоном хрупкого, как севрский фарфор, Севрского договора, уйдя на покой, в XX столетии напишет о решениях Берлинского конгресса следующее: «Это постановление… прославлялось нами, как величайший триумф Англии, принесший «почетный мир». Армения была принесена в жертву на воздвигнутый нами труимфальный алтарь… Политика британского правительства с роковой неизбежностью привела к ужасающим бойням 1895-97 и 1909 годов и к страшнейшей резне 1915 года». (Г.Казарян «Армянское общественно-политическое движение в 50-60-х годах XIX в. и Россия», с. 315 / Д.Ллойд-Джордж, «Правда о мирных договорах», Москва-1957 г., т. 2, с. 390./) Покаянное высказывание Ллойд-Джорджа – факт сам по себе знаменательный, заслуживающий высокой нравственной оценки. Тем более, что ни один из российских политических деятелей ни до-, ни тем более послереволюционной поры ни разу и не думал признавать масштабы ответственности России в трагедии армян.

В первой же своей речи на Берлинском форуме премьер Дизраэли изрек: «Мы приехали сюда из Англии устроить здесь дела турецкого султана и предоставить ему полную возможность проявлять свою власть в Турции». («Армянский вопрос. Энциклопедия», с. 16.) По воспоминаниям германского дипломата Гогенлоэ, наиболее жесткую антирусскую речь Дизраэли произнес в связи с обсуждением вопроса Турецкой Армении, т.е. вопроса о настоящих и перспективных территориальных поползновениях России в Азии на закавказско-ближневосточном стыке. А лорд Солсбери, впоследствии на посту премьера ужаснувшийся абдулгамидовскому варварству и подвергший критике своих предшественников – тори, в 1878 г., будучи министром иностранных дел, говорил: «…во имя спасения христиан (оттоманских – К.З.) моя рука не остановится по каким-либо соображениям гуманности для предотвращения дальнейшего продвижения русских». (Д.Киракосян. «Младотурки перед судом истории», изд-во «Айастан», Ереван, 1986 г., с. 9.)

Но будущее, во всяком случае, западноармянского христианского населения, могло быть гарантировано как раз-таки прежде всего русским аннексионизмом. Однако, когда русская активность была в 1878 г. сведена на нет и в особенности после 1881 г., когда с переменой петербургского внешнеполитического курса российского армянофильства и след простыл, тогда уже для оттоманского армянства до, подчеркнем, предсказуемо-ожидаемого крушения Османской империи не было иной альтернативы, кроме как лоялизм. При всем том, первый вариант – российская аннексия, был бы куда надежнее. В итоге, не произошло ни того, ни другого. Инициированный же Великобританией пересмотр Сан-Стефанского договора и локализация плодов русских побед на Берлинском конгрессе, наконец, моральное политическое унижение России, слишком дорого обошлись армянам.

Причем, помимо приведенных нами, нужно оговорить еще одну важную причину, удерживавшую Россию от дополнительных аннексионистских аппетитов в закавказском регионе. Это пестрый этнический состав исторического hАйка. Уже 1878 г. ответственные должностные лица в Петербурге предостерегали корону от чрезмерных территориальных приращений на данном направлении, что, по их прогнозам, грозило русским второй, долгой и изнурительной, на сей раз Закавказской войной. Подразумевались: антирусская настроенность местных мусульман, кочевых и оседлых, трудности борьбы с ними. Ведь на покорение северокавказских горцев понадобились десятилетия.

* * * * * * * *

Естественно, константинопольско-армянское руководство, разочарованное Сан-Стефанскими соглашениями, не удовлетворил также Берлинский трактат. Вернувшись из Берлина, удрученный М. Хримян воскликнул: «За общим столом у всех черпаки были железные, только у нас был бумажный черпак. Оттого нам ничего и не досталось». Понимай так: мы выступили в роли просителей, говорили на языке слез, потому и вернулись ни с чем. И Хримян сделал следующий, ставший затем крылатым оборотом вывод: «Армяне, возлюбите железо – в железе спасение ваше».

Верой в рискованно-авантюрные, ориентационно-повстанческие иллюзии в ходе и после русско-турецкой войны, Сан-Стефано и Берлина заболели многие – как в Западной, так и в Восточной Армении. В какой-то момент возложил надежды на Россию и Европу, правда, не без усиленного давления со стороны различных общественно-политических группировок, убежденный лоялист, предельно осторожный патриарх Нерсес. Но являясь неумолимым противником заговорщичества, понимая его неоправданную опасность, очень скоро разуверившись в ставке на ориентационный патриотизм, он сохранил верность традиционалистским принципам и вновь занял лоялистскую позицию, за что все тот же Арцруни дерзко обозвал патриарха в газете «Мшак» «изменником нации». Подобно Нерсесу, не изменил своей сдержанной, весьма умеренной позиции по означенному вопросу до самой смерти в 1882 году и католикос Геворг IV. В противоположность им, «железный черпак» отца Хримяна оповещал о кардинальном пересмотре последним былой приверженности традиционализму.

Хримян с единомышленниками пришли к однозначному заключению – армян постигла неудача, поскольку они не восстали и не пожертвовали несколькими тысяч или несколькими десятками тысяч жизней, по примеру болгар. Болгарский прецедент чем дальше, тем больше не давал покоя значительной части национальных деятелей. Не забывали о нем также ни турки, ни русские. (Александр III предал обструкции «неблагодарную Болгарию» и запретил в присутствии государя-императора упоминать о ней.) Призыв Хримяна к освобождению посредством железа (за которое тоже не на “авось” браться надо!) символизирует начало качественно нового, беспримерного по трагизму и драматичности этапа армянской истории. Отчаявшийся архипастырь совершил трагическую недопустимую ошибку и собственным примером, в силу своего огромного авторитета, фактически расколол на два лагеря армянское духовенство, Апостольскую церковь – оплот многовекового традиционализма, опорную национальную организацию, проведшую обезгосударствленное армянство через множество труднейших испытаний. Концепция Мкртыча Ванеци в общем парадоксально сомкнулась с позицией левых либералов типа Русиняна, радикалов типа Налбандяна, Свачяна и восточноармянских ориентационалистов типа Арцруни, т.е. того лагеря, который добивался отказа неутомимого ванского подвижника от патриаршества в 1873 г. С 80-х гг. в Западной Армении стали возникать поддерживаемые сторонниками Хримяна заговорщические организации; в 90-х гг. с появлением леворадикальных революционных политических партий «железный черпак» был сдобрен социалистической фразеологией и выкрашен в яркие цвета социально-национальной освободительной революции.

От сделанного выбора – свобода через железо – Хримян не отступил до конца жизни, не отказался от него и в сане католикоса – 1893-1907 г. Линию Варжапетяна продолжил Магакия Орманян, с 1880 г. Духовный предводитель Высокой Армении, константинопольский патриарх в 1896-1908 гг., — пастырь-провидец, видный ученый, автор фундаментальных трудов по истории, культуре и теологии. Избранный патриархом в критическом 1896 г Орманян проводил осмотрительный, гибкий, консервативно-лоялисткий выжидательный курс и, невзирая на поток брани и угроз, сыпавшихся на него отовсюду, — «предатель Магака», «прислужник красного султана», — до конца остался верен себе. Проваливаясь на заговорщическо-террористической или повстанческой ниве, радикалы не уставали бичевать консерваторов и повторять избитые тезисы о вековом раболепстве, сидящем в народе, о рабской психологии, о необходимости вытравить каленым железом все то, что олицетворял собой Орманян.

Обвинения такого рода – ложь и фальсификация. Не были рабами те, кто в сложнейших условиях пронесли сквозь века свое национально-христианское Я, создали высокую культуру, сберегли самобытность и национальный очаг, сберегли hАйк. Не были рабами те, кто на кровавом перекрестке XIX-XX вв. принимали мученический венец, предпочитая смерть вероотступничеству, отречению от армянства. Другой вопрос, могла ли стратегия Орманяна – посредством выжидательного лоялизма сохранить hАйк до оттоманского краха – действительно, спасти что-нибудь? как-нибудь выправить положение? По крайней мере, это был шанс, оставшийся неиспользованным, или использованным далеко не полностью.

В июле 1908 г. (в дни младотурецкого переворота), в результате организованной армянскими революционерами в Стамбуле демонстрации, вторжения в резиденцию Патриаршества, Орманян был смещен и по причине созданной вокруг него атмосферы бойкота и нетерпимости, лишен возможности заниматься какой-либо активной деятельностью, помимо научной.

Да, консерваторы орманяновского толка не сумели сорганизоваться вместе с умеренными либералами в консолидирующую общественно-политическую силу, не сумели трансформировать соответственно духу времени свои во многом обветшалые идеологические постулаты, оказались в меньшинстве, не сумели возглавить нацию. И, тем не менее, они, безусловно, достойны светлой памяти потомков.

По страшной иронии судьбы, Орманяну довелось дожить до 1918 года и увидеть гибель Еркира, которому он был так беззаветно предан. А после его имя, одинаково ненавистное национальным и социальным революционерам, было надолго забыто.

* * * * * * * * *

1878 г. положил конец Танзимату. В период русско-турецкой войны состоялись две сессии избранного в марте 1877 г. османского парламента (без участия высланного в феврале Мидхада). В мае того же года палата депутатов подняла вопрос об ответственности правительства за военные поражения, о доверии великому везирю и ряду министров. Уступив парламентскому нажиму, падишах даже сменил кабинет.

В феврале 1878 г., когда русская армия стояла в Адрианополе и Сан-Стефано, накануне подписания предварительного мира, Абдул-Гамид II распустил парламент на неопределенный срок. Оказали ли в тот момент влияние на волю монарха предшествующие советы небезызвестного графа Игнатьева и связано ли (в той или иной мере) принятое решение с возможным давлением России, владевшей предместьем Стамбула, остается только догадываться. Произошел удивительный парадокс: именно первый конституционный правитель Османской империи на 30 лет установил в стране режим неприкрытой тирании, — эпоха «зулюма», сменившая Танзимат. Тридцать четвертый падишах на троне Османа пришел к выводу об ошибочности реформ и послаблений. Законсервированные конституционализм и османизм, отринутые троном, отошли на задний план, ушли в подполье, уступив место эксгумации средневековой деспотии в условиях конца XIX в., да еще под облюбованными султаном знаменами панисламизма. «Я, прежде всего, повелитель правоверных и только потом монарх османцев», — любил повторять Абдул-Гамид.

С младотурецким переворотом 1908-09 гг., вместо гамидовского панисламизма, ненадолго, до Балканских войн, опять всплыл на поверхность затасканный османизм, после чего агонизирующая империя изрыгнула кровожадное пантюрксисткое чудовище, преобразовавшееся затем в турецкий национализм, или тюркизм Мустафы Кемаля. Все эти этапы знаменуют болезненное вызревание турецкого национального импульса на фоне имманентной ситуации, в недрах разлагающегося государственного организма, переход имперских форм и содержания в унитарно-националистические, лихорадочный поиск спасительной модели.

* * * * * * * * *

В середине XI в. турки-сельджуки появились в Малой Азии – пролог тюркизации полуострова. С 1300 г. в северо-западной оконечности Анатолии существовало государство турок-османов, за короткие сроки выросшее из маленького бейлика в громадную державу. 28 мая 1453 г. в знаменитом константинопольском храме Святой Софии шла последняя христианская служба. После удачного турецкого штурма (против 150-тысячной султанской армии Второй Рим защищали всего 7 тыс. человек, в основном генуэзские наемники) Мехмед II въехал в святилище на белом коне победителя. Голову искавшего и нашедшего смерть в бою на улицах города последнего византийского императора Константина XI ему поднесли на блюде. Разгромленный Константинополь, тысячелетняя столица добитого османами Второго Рима, покорно лежал у ног султана. Подобно гигантскому спруту, неудержимо агрессивная военно-феодальная монархия с неперебродившим кочевническим зарядом подминала сопредельные пространства, разрасталась по всем направлениям в трех частях света.

В 1517 г., завоевав Сирию и Палестину, сокрушив мамелюкский Египет – позднесредневековый оплот арабского мира, султан Селим Грозный присвоил себе титул халифа – повелителя правоверных. Отметим: вплоть до ликвидации Халифата Кемалем в 1924 г., арабы внутренне так и не смирились с этим кощунственным в их глазах актом, сделавшим потомка незванных восточных пришельцев преемником пророка. Существующий по сей день арабо-турецкий антагонизм ярко проявился, например, в войнах Мухаммеда-Али – этого своеобразного преемника Саладдина и мамелюков. Кстати сказать, в турецком исламе никогда не было и не могло быть глубоких духовных корней, свойственных шиитскому иранскому или суннитскому арабскому исламу. Многие иттихадистские идеологи правильно уверяли, что отнюдь не Коран истинная священная книга турок, что турки не являлись и не являются истовыми мусульманами. Действительно, учение Мухаммеда было взято сельджуками от суннитов еще в Средней Азии, прежде всего как военно-экспансионистская, консолидирующая политическая доктрина. В том же ключе использовалось оно и последующими османскими властителями. «Сабля и ислам неразлучны», — сказал покоритель Константинополя Мехмед II. В вариациях XIX в. панисламистские спекуляции Абдул-Гамида – это также не более, чем инструмент для манипуляций. В исконно дальневосточном турецком генезисе нет места панисламизму, который мог произрасти только из иранских, или из арабских саженцев, что и подтвердила история XX столетия.

В 1529 г. османское могущество было впервые обуздано под стенами Вены. 120-тысячная армия Сулеймана Кануни, оказавшись не в силах сломить героическое сопротивление 20-тысячного венского гарнизона, повернула вспять. А спустя 154 года, в 1683 г., после разгрома султанских полчищ у ворот все той же Вены польским королем Яном Собесским, стартовало долгое отступление оттоманской державы. Полтора столетия Священная Римская империя германской нации и Речь Посполитая препятствовали дальнейшему продвижению турок в Европе. Веком позже, со второй половины XVIII в., в правление Екатерины II, за османов всерьез взялась реформированная Петром Великим и рвущаяся за пределы старых рубежей Россия. Русско-турецкие войны 1768-74 и 1787-91 гг. фактически поставили на повестку дня Восточный вопрос.

В XIX в. последовательно утрачиваемые Стамбулом территории, промежуточная система вассалитетов, нежелание некогда подчиненных народов жить и дальше под властью Порты все чаще подспудно поднимали смутную запутанную проблему обустройства турок по кончине империи. Возможно ли образование турецкого национального государства и если да, то какими границами оно будет очерчено? Кажется удивительным, но в мировосприятии досельджукских обитателей переднеазиатского региона (арабы, персы, армяне, греки, айсоры) Османская империя по-прежнему выглядела аномальным нонсенсом, а турки — пришлыми чужаками, хотя со времени их прихода в регион прошло уже более восьми столетий.

До переломного XI в. многие тысячелетия степняки Турана были зажаты между Великой китайской стеной и Великим иранским кордоном. Тема нескончаемой борьбы Ирана с Тураном, оседлых с кочевниками, арийского идеала и ареала с тюркским пронизывает всю иранскую мифологию, иммагинативно отображает исторические реалии. Младотурки /Зия Гекальп и др./ верно почитали прародиной турок пустыню Синьцзяна – родину «серого волка». Издревле, век за веком, незапамятный грозный Китай, упорно экспансируя на северо-запад из очагового бассейна Хуанхэ и Янцзы, выдавливал диких кочевников на запад, одновременно заслонившись от них своей тысячекилометровой стеной. /Вспомните насквозь антикитайский киргизский эпос «Манас»!/ Орды степняков бились в своего рода замкнутом пространстве, с одной стороны, разбиваясь о твердыню китайских крепостей, с другой – не будучи в состоянии прорвать оборонительные заграждения арийских шахиншахов. Как сказано в начале нашего повествования, в V в. гуннские лавины на пути в Европу вынужденно обогнули владения сасанидских властелинов. В те далекие времена отборная армянская конница участвовала в сражениях персидского трона против эфталитов (белые гунны) на границах Бактрии.

В VII столетии с юга в мягкое подбрюшье Ирана ударили арабы, ударили с того направления, откуда обычно игнорировавшие аравийских бедуинов цари царей никак не ждали смертельно опасных нападений. Государство Сасанидов пало. Мертвый противообраз Ахеменидского Ирана — до конца хватавшаяся за гиблый зороастризм, за выродившуюся религию магов Сасанидская Персия ничего не сумела противопоставить стремительному натиску молодого энергичного халифата. Позднее же, в XI в., исламизированный аравитянами, силящийся уберечь свою расово-ойкуменическую индивидуальность шиитской национализацией ислама Иран прорвала Туранская степь.

Этот век предстает роковым в истории всего средне- и ближневосточного региона. Опрокинув иранский заслон, сельджуки ринулись в междуречье Тигра и Евфрата, в Армению, в Палестину, к берегам Босфора. Проиграв судьбоносную битву при Маназкерте /1071 г./, насмерть перепуганная Византия отступила в Европу. Потрясенный Запад ответил крестовыми походами и временно остановил мутный восточный поток, принудил завоевателей откатиться назад, вернул былой средиземноморской Ойкумене Ближний Восток. Потом крестоносцы и арабы истощили друг друга в кровопролитной двухвековой борьбе, тогда как пришлый Туран впитал мощную монголо-тюркскую сыворотку /XIII в./ и, наконец, жадно вобрал последнюю шквальную донорскую подпитку в результате вторжения орд Тамерлана. В XV в. завоевательный запал степняков иссяк, приток с востока прекратился. Поднявшееся в Западной Анатолии и на Балканах государство оттоманов, сделало, взяв Константинополь, серьезную заявку на мировую державность. В 1502 г. на политической карте появилось государство Сефевидов. Восстав из пепла, новый Иран расчленил хаотический тюркский мир на две неравнозначные части. Продолжением иранского клина сделались Армения, Грузия, вышедшая при Иване Грозном в устье Волги Россия. И по итогам пятивековых эпохальных пертурбаций турки-османы, хозяева грандиозной империи, отделенные от своих этнических соплеменников, стали численно сравнительно небольшим господствующим меньшинством в пережившем неисчислимые бедствия, буквально взорванном снаружи и изнутри регионе.

Относительная стабилизация, наступившая в XVII в. (заключительный ирано-турецкий раздел Армении в 1639 году), несомненно, пошла на пользу армянству. Нация залечивала раны, понемногу приходила в себя.

Итак, вышеупомянутые русско-турецкие войны второй половины XVIII в., египетский поход Бонапарта, войны 1806-12 и 1828-29 гг., восстание греков, Наварин, провозглашение независимости Греции, образование балканских вассалитетов, вылазки Мухеммеда-Али – все это совокупно показало, что Оттоманская империя поражена летальным недугом и весь вопрос в том, как долго она протянет. Унесшее 50 тысяч жизней избиение греков в 20-е гг. /резня в Стамбуле и на островах Эгейского моря/ выявило очень тревожные симптомы. Загнанный в угол «больной человек», при определенном стечении обстоятельств, превращался в смертельно раненного зверя.

Затем последовали полувековые мучительные попытки спасти империю с помощью реформаторской европеизации – посредством Танзимата, за который более других великих держав ратовала Англия. Лондон единовременно использовал Турцию, как щит «против честолюбивых устремлений России» и, продлевая обреченной, издыхающей империи жизнь, искренне видел в этом эволюционном постепенном процессе максимально смягченного распада единственно приемлемое естественное решение Восточного вопроса. При критической оценке британского подхода напрашивается одно, на наш взгляд, уместное сравнение. Сходно тому, как совершенно беспочвенно экстраполировали балканские освободительные варианты на Армению многие армянские национальные деятели, Альбион, без учета османской специфики, старался, руководствуясь механико-материалистическими постулатами, распространить европеизаторскую либерализацию на атавистическую Порту. Отставив атавизм как аргумент, можно спорить по поводу того, в какой мере демократизации и прогрессу турецкого султаната мешали периодические посягательства России, но нельзя не констатировать, что в силу азартного соперничества великих держав наступившая в итоге кончина Османской империи прошла отнюдь не безболезненно для миллионов нетурецких подданных.

Снедавшее турецкую верхушку паническое предчувствие скорого краха, стократно усугубленное войной 1877-78 гг., побуждало метаться в поисках выхода. Танзимат провалился. На смену былой терпимости многонационального государства, на смену веротерпимости средневекового мусульманского общества выступил не находивший удовлетворительного содержания спазматический национализм. Путь от османизма к кемализму занял полвека. Государство османлисов отмирало и земля в прямом смысле уходила у турок из-под ног, поскольку вопрос наличия и конкретного местонахождения собственно турецкого национального очага оставался открытым. Восемь с половиной веков тяжкой адаптации пришлого тюркского элемента не создали ему твердой этно-опорной базы нигде в империи, кроме центральной и отчасти западной Анатолии с ядром вокруг Ангоры. Лишь там турки составляли подавляющее большинство.

Резня сотен тысяч армян, организованная Абдул-Гамидом – первый акт варварского самоутверждения формирующегося турецкого национализма. Пользуемый властями панисламизм выполнял сугубо вспомогательную функцию. Младотурецкий переворот, казалось, вернул к жизни либеральный османизм, навсегда похороненный балканскими войнами (1912-13 гг.). И тогда в действие вступил пантюркизм – шовинистический угар, конвульсивная агрессивность и абсурдный экспансионизм в расово-мистериальной оправе. Иттихадисты не просто пионеры геноцида в XX столетии, — то была первая, на деле однопартийная с 1913 года, тоталитарно-идеологическая диктатура, по-своему предтеча российского большевизма с пронизывающим его социальным расизмом и германского нацизма с присущим ему расовым фатумом крови.

Обломки Османской империи погребли под собой 1,5 млн. армян, сотни тысяч айсоров, десятки тысяч езидов. В 1919-20 гг. Мустафа Кемаль, трезво мыслящий политик, отказался от бредовых туранистских притязаний предшественников и сконцентрировал все усилия на создании мононационального государства, задавшись целью добиться границ, зафиксированных «Национальным обетом» («Национальный обет» — декларация независимости Турции, принятая 28 января 1920 г. парламентом в Стамбуле под давлением кемалистов из Анкары. Сорвав впоследствии Севрский договор (10.08.1920 г.), Кемаль в основном добился границ, провозглашенных «Национальным обетом», за исключением вошедшего в состав подмандатного британского Ирака Мосула и закрепленного усилиями Москвы за Грузией Батума.), сделать границы «Национального обета» этнографическими.

Это означало расширить новую Турцию от очаговой Ангоры до предельно возможных, но главное, реально достижимых – с учетом и ловким использованием внешнеполитической конъюктуры – рубежей.

Была вновь задействована политика геноцида. Жертвы: еще 200 тыс. армян и 600 тыс. греков. (300 тыс. греков в 1917-18 гг., после вступления Греции в войну на стороне Антанты, уничтожили младотурки.) Так закончилась почти девятивековая кровавая адаптация пришлых тюрок в Передней Азии. В дальнейшем целенаправленно ускоренной тюркизации в отбросившей ортодоксальный суннитский ислам, как отработанный шлак, светской Турецкой республике подверглись все мусульманские этнические меньшинства, за исключением курдов (неподатливый на ассимиляцию этнос иранского происхождения) (Уничтожив с начала 90-х гг. XIX в. по 1922 год в общей сложности свыше двух миллионов армян при активнейшем участии курдов, турки тотчас обратились против самих курдов. В 1923-38 гг. Мустафа Кемаль, беспощадно подавляя курдские выступления, уничтожил сотни тысяч курдов. Как известно, политика геноцида по отношению к курдам в Турции – насильственное отуречивание, изгнание из пределов Турецкой республики, физическое уничтожение – продолжается по сей день.)

Современная турецкая статистика приводит следующие данные о народонаселении страны: 85% — турки, 12% — курды и 3% — прочие национальности.

В постберлинские восьмидесятые годы отмеченные нами процессы, виток за витком увеличивали обороты. В отравленном анатолийском воздухе зрели разряды близких бурь. Стамбул прощупывал и апробировал тактику натравливания курдских племен на армян. Спешно проведенный административно-территориальный передел был продиктован стремлением раскроить вилайеты, санджаки и казы таким образом, чтобы отныне армянский элемент нигде не составлял слишком опасного большинства. Расширение общей территории упомянутых в Берлине «населенных армянами вилайетов» отвечало намерениям Абдул-Гамида, так как низводило автономистские проекты на совершенно ирреальный уровень. Тем не менее, недальновидные национальные деятели слепо глотали заброшенную хитрым падишахом наживку. Территориальный и количественный рост «армянских вилайетов» виделся им одним из основополагающих пунктов в борьбе за возрождение Великой Армении.

С годами взятая турками на вооружение правительственная армянофобия, постоянно подогреваемая внешними манипуляциями вокруг Армянского вопроса и террористическим революционизмом радикальных политических партий, была возведена в ранг государственной политики, приведшей к убийству 300 тыс. армян в 1894-96 гг.

* * * * * * * * *

Выйдя из русско-турецкой войны разбитой, Османская империя свернула реформацию. Двадцатью годами ранее проигранная Крымская кампания подтолкнула Россию к реформам.

Императора Александра II с полным на то основанием можно назвать самой выдающейся фигурой на российском престоле в XIX в. Вообще же, начиная с Павла I и до Николая Последнего, в истории государства российского каждый следующий монарх, будто по традиции, отвергал деяния непосредственного предшественника и продолжал линию позапрошлого царствования.

Много воды утекло с тех пор, как Александр Невский (+1262 г.) и его внук Иван Калита (1325-41 гг.), первый великий князь московский (с 1328 г.), сориентировали Русь на Золотую Орду. До того, возглавляемое с IX в. призванными из-за моря Рюриковичами юное восточно-славянское государство прониклось дюжим варяжско-скандинавским зарядом, полной грудью вдохнуло ядреный северный воздух молодой Европы. Одновременно под неизбывным влиянием Византии, оно набиралось мудрости, подходило к православному христианству, приобщалось к тысячелетней культуре, но вместе с тем подпадало под демонию остаточного прошлого, тяготевшего над идущим из глубины веков Вторым Римом. К слову сказать, становление христианской Руси, ее крещение и дальнейшее развитие теснейшим образом связаны с «армянским периодом» Византии, с правившей тогда в Константинополе Македонской династией армянского происхождения.

В то же время с востока в русские земли беспрестанно вгрызались хищные кочевники – полновластные хозяева степей. В постгуннскую эпоху поднялись Тюркский, Хазарский каганаты, произошел выброс к берегами Дона и Днепра печенегов и половцев. С огнем и мечом прошли в XIII в. сквозь русские княжества орды Батыя. Хлынув тремя опустошительными потоками в Польшу, Чехию и Венгрию, они объединились на землях мадьяр, разбили последних и, преследуя венгерского короля Белу IV, заняли Сплит на Адриатике. Так и не решившись переступить границу владений германского императора, Бату-хан увел победоносную орду назад. Священная Римская империя еще за 300 лет до походов Сулеймана Кануни заслонила Западную Европу. Завещание «потрясателя вселенной» Чингис-хана покорить мир до последнего моря, то есть выйти к берегам Атлантики, осталось неосуществленным.

В XIV в. растущая Москва принялась за медленное осторожное собирание разодранных катаклизмами земель, за неторопливое создание новой государственности, ориентируясь в противовес Литве на золотоордынских Чингизидов, покорно платя им дань. Так, с монгольскими нашествиями, по итогам последующего политико-территориального расклада, Россия подверглась значительному монголо-тюркскому влиянию, отчасти растворенному ею, отчасти растворившему ее саму. Красной нитью обнаженного нерва проходит через всю дальнейшую историю страны напряженнейшая борьба двух начал – западного и восточного, европейского и азиатского, — подчас безысходное, неразрешимое раздвоение в политической и надполитической ипостасях.

В XVII в. у России появился шанс своевременно войти в европейскую Ойкумену. Но ни Лжедмитрия (за которым стояли Польша и Рим), ни польского королевича Владислава Русь, переживая лихолетье смутного времени, не приняла и принять не могла. Через Польшу к Москве тянулись деградантное контрреформационное Папство и иезуиты. Исторический же факт в том, что Россия так и осталась тяжеловесно-боярской, в византийских ризах, с дикой степной примесью, и по большому счету, буксовала, варясь в собственном соку, еще почти сто лет. В ней исподволь вызревали перемены.

Грандиозная петровская реформация была призвана вырвать раскисшую, опухшую от сна страну из удушливой азиатчины, и втолкнуть ее в Европу, из ойкуменической орбиты которой она выпала вследствие монголо-тюркских вторжений. При Петре огромное неуклюжее евразийское государственное объединение получило могучий позитивный импульс. Однако, сколь ни парадоксально, форсированное ускорение, предпринятое «революционером на троне», бешеное нагнетание темпов обусловили преждевременное рождение плода: точнее достойный восхищения богатырь родился и запоздалым, и недоношенным. Великую петровскую реформацию искони расщепляли уникальные половинчатость и противоестественность, проникшие с годами во все поры российского государства и русского общества.

Екатерина II пошла по стопам титана-венценосца, но не избавившись от вопиющих противоречий, наоборот, кое в чем усугубив их. Смена шапки Мономаха на блистательную императорскую корону не устранила внутренней эрозии, тогда как внешнеполитический аппетит клювастого двуглавого орла рос не по дням, а по часам. Грузные пережитки самодержавия и крепостничества довлели над страной, поглощавшей во все увеличивающихся дозах западные инъекции. Абсолютная монархия, выступившая в лице Медного всадника (на троянском коне) инициатором прогресса, в XIX в. превратилась в нелепость, в нонсенс, в закаменелое чудище, чей ущербный скупой конформизм, в сущности, периодически углублял поляризацию и неумолимо приближал взрывную развязку. Чаша весов колебалась, в зависимости от конкретной политической линии каждого отдельного царствования, до рокового крена, совершенного Александром III и выводимого, в частности, отсюда взрыва 1917 года.

За тридцать лет правления повсюду видевший призрак тайнобратского декабризма Николай I, не реформируя, но подгоняя отсталую монархию под современные в его понимании мировые стандарты, проделал огромную работу. Цепляясь за гангренозное крепостничество и сословно-кастовую иерархию, придерживаясь в колониальной экспансии строго унитаристких принципов, насильственно сращивая разнородную империю в единый механизм, он ни на шаг не отступил от трупного самодержавия. Все кредо Николая исчерпывающе сформулировано в трех его изречениях: I) «Революция на пороге России, но клянусь, пока я жив, она не переступит его»; 2) «Россия может что-нибудь взять, но отдать — никогда»; 3) «Склонившись перед первыми требованиями французской революции, Людовик XVI изменил своему самому священному долгу. Бог покарал его за это». И запущенная Николаем система, каковую упорно пытался выправить, да так основательно и не выправил его трагически кончивший преемник, была сцементирована настолько твердолобо, что с небольшими корреляциями дотянула аж до 1905 г. Подумать только, во второй половине XIX в. 1-я статья свода законов Российской империи гласила: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной его власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает».

Определяющее роковое различие между – назовем их условно – либералами и контрреформаторами на российском престоле в минувшем столетии заключалось в следующем. Последние (Николай I, Александр III), понимавшие под своей миссией исключительно удержание/умножение полученного наследия и охрану незыблемости устоев, в отличие от первых (Александр I, Александр II), с характерными для них тягчайшим личностным раздвоением, надрывом и непоследовательностью, действовали твердо, уверенно, без обиняков.

Колебался и не решился на кардинальные перемены Александр Благословенный. Предпочтя на завершающем этапе либерализации «аракчеевщину», он просто сдался и, гнетомый непосильной короной, не то сошел в могилу, не то скрылся из Таганрога в Сибирь искать истину в отшельничестве в облике старца Федора Козьмича. Метался и сомневался Александр Освободитель. В конце концов поставил на решающие преобразования и погиб, разорванный народовольческой бомбой.

Реформация сверху началась на перепутье 50-60-х гг. Целью этих эпохальных преобразований было вывести империю из кризиса, правда, путем сохранения в значительной мере прежних отживших свое структур, обновления старых недееспособных институтов, что и предопределило обернувшуюся пагубными последствиями половинчатость.

Мероприятия, проводимые Александром II, вызывали недовольство и ненависть нетерпеливых революционных радикалов. В правление приспустившего вожжи монарха, когда в Европе уже забрезжил теоретически сформулированный «классиками» макрсизма-энгельсизма «призрак коммунизма», в России стал нарождаться заговорщический революционизм (от «лондонских пропагандистов» к народникам), ведомый маниакальной химерой моментального внедрения всеобщей уравнительной справедливости. (Максима булгаковского Шарикова: «Взять бы все и поделить!»)

В 40-60-е гг. XIX в. цивилизованный мир усиленно впитывал обездуховленные материалистические субстраты, по меткому выражению Достоевского – «добродетель без Бога», вернее, опаснейшую иллюзию, противообраз истинной добродетели, которая, как ни прискорбно, нашла на редкость благодатную почву именно в России. И спасительное в глазах Достоевского синодальное обер-прокурорское православие при троне тоже было иллюзией христианской добродетели. К этому мракобесию апеллировал в XX в. погромно-расистский террор «Черной сотни». Помимо того, достаточно вспомнить, с какой яростью в послеоктябрьский период российские мужики, вчерашние «богоносцы Достоевские», рушили православные храмы. Разоблачив ужас нечаевщины, воззвав к совести призванного к смирению человека и показав нутро бесовского безбожия, гениальный художник не нашел выхода. Не нашла его, как выяснилось позже, вся «больная Россия».

Первым фатальным проявлением хронической революционной нетерпимости был выстрел Дмитрия Каракозова: покушение на царя в 1866 г. (Визит Александра II в 1867 г. в Париж был омрачен (неудачным) выстрелом в него мстившего за кровь 1863 г. польского эмигранта Березовского.) Потом по цепочке: группа Нечаева – апология подпольного революционизма; пресловутые «властители дум» — Лавров, Лопатин, Ткачев, Бакунин; освященное впоследствии советской пропагандой ложное «хождение в народ»; индивидуальный террор народников: цареубийство; появление террористических политпартий; и, наконец, тотальный государственный террор большевизма.

С 1871 г., отказавшись соблюдать особенно обременительные статьи Парижского трактата, Россия активизировалась на международной арене. Как то нередко бывает, внешнеполитической активизации сопутствовали подъем шовинизма и ощутимое закручивание внутренних гаек. Официальный Петербург апробировал бравурно поднятую славянофилами на щит панславистскую доктрину – экспансионизм, замаскированный под славяно-христианскую освободительную миссию в расово-религиозной оправе. Предназначенная для балканских комбинаций и используемая на Балканах, она рикошетом, скажем так, в общехристианском русле, задевала также армян. Далее известно: Балканский кризис, русско-турецкая война, Сан-Стефано и Берлин.

Еще во время войны в октябре 1877 г. в Особом присутствии Сената слушалось «дело о революционной пропаганде в империи» — «процесс сто девяносто трех». Выстрел Веры Засулич в генерала Трепова совпал с зимними /1878 г./ достигнутыми на предельном напряжении сил военными победами русской армии. Тягостные весна и лето отозвались революционными манифестациями. За казнью арестованного в августе Ивана Ковальского, одного из видных нигилистов, грянула волна политических покушений. Утром 4 августа в столице в результате нападения Кравчинского был заколот кинжалом шеф жандармов генерал Мезенцев. Мишенью становились высокопоставленные государственные сановники. С апреля же следующего года, после покушения Соловьева на Александра II, пошла в ход беспримерная охота на царя. 26 августа 1879 г. Исполнительный комитет «Народной воли» вынес смертный приговор императору всероссийскому.

Со школьной скамьи поколения т.н. советских людей в т.н. обществе социализма воспитывались на преклонении перед народниками – перед т.н. беззаветными борцами за светлое будущее человечества, перед т.н. бескорыстными рыцарями без страха и упрека и т.д. Советская мифология мягко осуждала народнический терроризм, противопоставляя ему классовый марксизм, но умилялась кристалльной честности и преданности делу революции непоколебимых героев, которые мужественно умирали на виселице и в застенках Алексеевского равелина, которые с гордо поднятой головой шли на каторгу. Между тем трудно сыскать более уродливое явление в революционных движениях, чем народничество. В реальности эти одержимые фанатики-бомбометатели, не гнушавшиеся никакими средствами для достижения своих эфемерных квазиидеалов, («Нравственно все, что способствует делу революции» (С.Нечаев).) эти любители драматических постановок с кровавым исходом, весьма смутно провидели лучезарное грядущее, и разъяренно стремясь порушить до основания старое, всецело полагались на добролюбовское «авось» — «авось потом как-нибудь получше уставится все». А пока: чем хуже, тем лучше.

Замечательно охарактеризовал революционизм такого рода русский религиозный философ С. Франк. Приведем пару поразительно точных цитат, не нуждающихся в дополнительных пояснениях: «Дело разрушения безнадежно затягивается и на этом пути утопизм роковым образом увлекается на путь беспощадного и все более универсального террора. Именно поэтому благодетели человечества неизбежно становятся его угнетателями, мучителями и разрушителями. Спасаемые расплачиваются за слепоту спасителей, за ложность самого их замысла спасти мир новым его устроением… (…) Можно сказать, что никакие злодеи и преступники не натворили в мире столько зла, не пролили столько человеческой крови, как люди, хотевшие быть спасителями человечества…» (В. Илюшенко. «Национальные и националистическое». Журнал «Pro Armenia». (Москва) №7 1992 г., с. 28.)

С. Франк верно указывал, что «в основе принципиального революционизма лежат социальный оптимизм и опирающаяся на него механико-рационалистическая теория счастья». (Там же.)

Как замечает современный российский историк В. Илюшенко, «это глубокое замечание обнажает сам корень утопизма – идею коренного переустройства мира и установления совершенного миропорядка с помощью рукотворных, внешних по отношению к человеку средств – перемен в социальном механизме». (Там же.)

Слова С. Франка и В. Илюшенко вполне применимы как к русским, так и к армянским революционерам, причем ко вторым – независимо от доминанты национального или социального в исповедуемой ими идеологии. По ясно прослеживаемой ломаной, бланкистско-карбонаристский революционизм, проникавший из Европы и в Константинополь, и в Россию, трансформировался на российских дрожжах в политический терроризм народников, после чего из России — через Петербург, Москву, Тифлис — с динамитной народнической начинкой контрабандно попал на западноармянскую приграничную почву. В результате национальная идея, которая по сути надсоциальна и надпартийна, что имело особое значение применительно к Армянскому вопросу на том этапе, была, вдобавок к авантюрной революционной методе, отравлена пагубной утопической социальностью в связке с ориентационным патриотизмом и конкурентной борьбой возникших политических партий.

Породив рационалистический революционизм, Западная Европа, наученная печальным опытом якобинской гильотины и террористической Парижской коммуны, частично обезвредила этот гнусный опыт своими евроменталитетом и демократическими институтами. Ни русские, ни армяне, ни многие другие народы, по объяснимым причинам, не сумели в тот период найти действенное противоядие от разрушительной механики воинствующего материализма.

* * * * * * * *

В ноябре 1879 г. Александр II по счастливой случайности избежал гибели. Взрывное устройство, заложенное под полотно железной дороги на вокзале в Москве, сработало спустя полчаса после того как царь сошел с поезда. 5 февраля 1880 года сильный взрыв потряс Зимний дворец /покушение Халтурина/. Дворцовая столовая была разнесена, и опять император непредвиденно опоздавший на несколько минут к обеду, остался невредим.

Выстрел Соловьева (апрель 1879 г.) подтолкнул правительство к принятию крайних мер. Назначенные в особо подверженные революционному брожению Петербург, Москву, Варшаву, Киев, Харьков, Одессу генерал-губернаторы получили чрезвычайные права и энергично приступили к исполнению возложенных на них обязанностей. В число шести особоуполномоченных губернаторов Александр II включил боевых генералов, героев недавней войны – овладевшего Плевной Тотлебена, перешедшего Балканы Гурко и одержавшего победу на Кавказском фронте Лорис-Меликова. Задействованный в ответ на терроризм революционеров террор правительственно-полицейский, казалось, приостановил разгул политического бандитизма. Многие, однако, полагали, что предшествующие либеральные достижения находятся под серьезной угрозой. Упрощение судопроизводства в районах чрезвычайного режима позволяло осудить и послать на эшафот любого уличенного в государственном преступлении без права обжалования. Тем не менее, абсолютистские силы при русском дворе упрекали власти в беззубости, винили в сложившейся ситуации слишком далеко зашедший либерализм, настаивали на ревизии реформации. Дееспособности крайних мер против нигилистов хватило на считанные месяцы. Взрывы в Москве и Петербурге явились вызывающей демонстрацией того, что террористы не собираются складывать оружие.

Дерзкая халтуринская попытка цареубийства повергла в ужас и смятение столичное общество. Вспоминая о том времени, сторонний наблюдатель, сотрудник иностранного посольства в Петербурге позднее напишет: «Пережившие эти дни могут засвидетельствовать, что нет слов для описания ужаса и растерянности всех слоев общества. Говорили, что 19 февраля, в годовщину отмены крепостного права, будут совершены взрывы в разных частях города; указывали улицы, где эти взрывы произойдут; многие семьи меняли квартиры; другие уезжали из города. Полиция, сознавая свою беспомощность, теряла голову; государственный аппарат действовал рефлекторно; общество чувствовало это, жаждало новой организации власти, ожидало спасителя». (М. Палеолог. «Роман императора», Москва, «Центр прикладных исследований» 1990 г., с. 80.)

В ближайшие дни Александр II собрал на экстренное совещание в Зимнем дворце высших сановников империи. Присутствовали: наследник престола цесаревич Александр, председатель Государственного совета великий князь Константин, другие великие князья, председатель Комитета министров П. Валуев, совсем поникший государственный канцлер князь Горчаков, министры, начальник тайной канцелярии и генерал-губернаторы. Среди общей подавленности и растерянности, взаимоисключающих мнений, лишь один человек, сохраняя выдержку и спокойствие, обстоятельно изложил стройную систему действий и выдвинул единственно целесообразную программу преодоления кризиса – сочетать твердое продолжение либерально-реформаторского курса с бескомпромиссной борьбой против всех форм революционизма и терроризма. Автором программы был генерал-адъютант, граф Лорис-Меликов. На его требование о сосредоточении всей полноты власти в руках лица, пользующегося безоговорочным доверием государя, Александр II сказал: «Ты будешь этим человеком». (М. Палеолог, «Роман императора», с. 81.) И закрыл долгое заседание, вверив генералу диктаторские полномочия.

12 февраля Лорис-Меликов возглавил созданную специальным царским указом Верховную распорядительную комиссию. Подробно описывая в мемуарах сей драматический отрезок русской истории, французский посол в России М. Палеолог говорит: «Никогда еще ни один из подданных русского царя не обладал такой властью». (Там же, с. 82.)

* * * * * * * *

Представитель дворянского рода Михаил Лорис-Меликов (в ряду выдающихся деятелей российского государства фигура незаслуженно забытая) родился в 1824 г. в Тифлисе. Окончил Лазаревский институт в Москве и школу гвардейских прапорщиков. Служил в столичном гвардейском гусарском полку, затем на Кавказе. Отличился при взятии Карской крепости в 1855 г., занимал пост начальника города и области до эвакуации Карса русскими войсками по условиям Парижского трактата. Управлял южным Дагестаном, был Дербентским градоначальником, управляющим Терской областью. В дни войны 1877-78 гг. уже в звании генерал-адъютанта и в чине генерала от кавалерии командовал Кавказским корпусом, руководил боевыми операциями на закавказском театре, где падение Карса обусловило полное военное фиаско османлисов, что стало увертюрой к балканским победам России. Поставив непременным условием перемирия сдачу турками Эрзерума, он добивался также очищения Вана. В вопросе территориальных изменений по мирному договору и установления послевоенной границы инициировал и защищал II-й Кавказский проект — включение Эрзерума в состав Российской империи. Небезынтересен и по-своему уникален в истории войн такой факт. Стараниями Лорис-Меликова, не только талантливого военачальника, но и незаурядного администратора, вся дорогостоящая кавказская кампания была проведена на бумажные деньги: казна сэкономила десятки миллионов золотых рублей.

С окончанием войны он в должности астраханского губернатора проявил высокие организаторские способности при вспышке эпидемии чумы. Оперативно овладел ситуацией и быстро навел порядок в Харькове, возглавив учрежденное там генерал-губернаторство после убийства нигилистами прежнего губернатора князя Кропоткина.

Отличительной чертой одаренного полководца и не менее одаренного государственного мужа являлось то, что в противоположность мадатовым и деляновым, служа российскому отечеству не за страх, а за совесть, он никогда не чурался своего армянства.

Понятно, что исключительное возвышение Лорис-Меликова тотчас подхлестнуло надежды армян на близкое воссоединение под российской десницей. Исполнение этих надежд многим русофилам как в России, так и в Турции виделось буквально делом завтрашнего дня. Какие уж там предпосылки, вытекающие из Берлинского конгресса, из разноголосицы европейского концерта! какие уж там реалии, объективные или субъективные!..

В течение 1880 г. Россия дважды активно участвовала в дипломатических демаршах держав перед Турцией: коллективные ноты от 2 июля и 11 сентября относительно реализации 61 статьи международного трактата. Наряду с тем, российские власти препятствовали западноармянскому переселенчеству, заинтересованные в том, чтобы сохранить русскую опору в оттоманских владениях, с целью облегчения задач потенциально возможного перспективного аннексионизма.

Вскоре по назначении полновластному представителю наделенной широчайшими полномочиями Верховной распорядительной комиссии выпал случай еще раз доказать личную храбрость. Верные своей тактике революционеры вознамерились устранить серьезного противника с политической сцены. Три револьверных выстрела, произведенных средь бела дня террористом Молодецким, не причинили диктатору вреда, пули застряли в защитном жилете под меховой шубой. Боевой генерал сам обезвредил покушавшегося, сбив того с ног; скрутил и передал в руки подоспевшей полиции. Упрощенное режимное правосудие сработало незамедлительно. Через несколько дней Молодецкого при стечении народа повесили на Семеновском плацу с позорной нагрудной дощечкой «государственный преступник». Публичная казнь ошеломила и утихомирила зарвавшихся нигилистов. Смелость и решимость дополнительно подняли авторитет признанного героя турецкой кампании. Умеренный либерал, приверженец великой России, он непримиримо боролся с разрушителями-заговорщиками всех мастей, с этими горе-радетелями великих потрясений.

«Диктатура сердца» — так называли в либеральных кругах правление Лорис-Меликова, говорившего: «Необходимо, чтобы на стороне правительства были все благомыслящие люди». Новоустановленный режим находил поддержку в верхах и в обществе у стойкого поборника реформ, председателя Госсовета великого князя Константина Николаевича, у председателя Комитета министров Валуева; пропагандировался известными западниками Милютиным, Черкасовым, Самариным; пользовался глубоким сочувствием у прогрессивной части дворянства, чиновничества, интеллигенции.

Но отнюдь не одни лишь революционные радикалы с ненавистью относились к лорис-меликовским начинаниям. Не менее бешено сопротивлялись проектам либеральных перемен воинствующие славянофилы-абсолютисты, избравшие местом сборищ Аничков дворец — резиденцию наследника престола. Среди них хорошо знакомые нам лица: графы Игнатьев, Шувалов, далее, князь Мещерский, граф Д. Толстой, граф Пален, фанатик славянства Катков и др. Руководимые кликушествующим Победоносцевым, наставником цесаревича Александра и его малолетнего сына Николая, они исповедовали опасный идеологический суррогат из топорного великорусского шовинизма и наинетерпимейшего ортодоксального клерикализма. Победоносцевская платформа сводилась к идеализации патриархальной допетровщины, к ностальгии по Московской Руси, к категорическому отторжению «сатанинского» европеизаторства. Например, западноевропейский парламентаризм Победоносцев называл не иначе как «дьявольским измышлением».

Трудности, стоящие перед реформаторской партией, отягчались частыми колебаниями и двоякими действиями самого императора, который тогда же в 1880 г. назначил не кого иного как Победоносцева обер-прокурором Святейшего Синода. В таких условиях вынужденный постоянно лавировать Лорис-Меликов, словно лоцман, раз за разом одолевал подводные и надводные рифы, с завидным упорством идя по намеченному курсу.

В августе, по настоянию председателя верховного органа, царь упразднил недоброй славы Третье отделение, передав функции политического сыска в ведение министерства внутренних дел. В то же время обуздание революционизма, успокоение общества и стабилизация обстановки позволили диктатору испросить высочайшей санкции на ликвидацию Верховной распорядительной комиссии и отмену особого положения. С 6 августа он вступил в должность министра внутренних дел, став теперь фактически первым министром российского государства. Как и прежде, прочие члены кабинета докладывали монарху в его присутствии. В начале сентября Александр II удостоил Лорис-Меликова высшей государственной награды России – ордена Андрея Первозванного.

В чем же заключался лорис-меликовский пакет преобразований? Расширение прав земств, приглашение членов земств и представителей крупных городов к обсуждению проектов государственной важности, отмена подушной подати, уменьшение выкупных платежей, принятие рабочего законодательства. В общем, можно сказать, предполагалось введение в систему управления представительского начала, что означало на практике постепенное превращение абсолютной монархии в конституционную, осторожный выход к конституционализму и парламентаризму.

Разрабатываемые проекты базировались на фундаменте реформации 60-х гг. Освобождение 30 млн. крепостных рабов, реформы — аграрная, исполнительская, поистине выдающаяся судебная вытащили жестоко взнузданную и пришпоренную Николаем I страну из состояния болотного оцепенения. Учрежденные одновременно с судебной реформой 1864 г. земства открыли возможность зарождения представительских институтов. Замысел первого министра предусматривал предоставление Госсовету известной независимости в деле составления законов, контроля над финансами и т.д. Планировалось расширение состава членов Совета за счет назначаемых государем земцев, в дальнейшем – создание совещательного органа – Думы. Все это предвещало в перспективе безболезненный поэтапный переход к режиму парламентской монархии, к установлению политического строя, который при своевременном появлении на свет, возможно, мог спасти Россию от грядущих потрясений, избавить от невиданных мятежей и красной диктатуры.

В сентябре, собрав редакторов столичных газет и журналистов – явление неслыханное в российской действительности, — Лорис-Меликов обрисовал перед ними план деятельности: прерогативы земств, привлечение земцев к участию в управлении пока местными делами, проведение экономических преобразований, подконтрольность полицейского аппарата, пресечение любого произвола, организация сенаторской комиссии с целью выяснения воли населения касательно согласования старых порядков с новыми потребностями. В настоящее время, подчеркнул первый министр, не следует воодушевляться пустыми проектами об обращении к народу в форме созыва представительских собраний европейского типа или древних земских соборов. На осуществление планируемых мероприятий потребуется пять-шесть лет.

Осенью 1880 г. часть левых либералов, недовольная медлительностью и умеренностью Лорис-Меликова, отвернулась от него. Доморощенные славянофильствующие абсолютисты лютовали. «Хитрый армяшка», «кавказский князек», «армянский шарлатан» — так называли сановного подвижника («лицо кавказской национальности») в различных великосветских салонах и в разных общественно-политических кругах недоброжелатели – разумеется, за глаза. Не обращая внимания на пасквили и памфлеты, пользуясь неограниченным кредитом доверия у царя, избранный министр Александра II продолжал начатое.

День за днем близилось к драматическому концу царствование венценосца, прозванного «Освободителем». И у России все-таки был выход в бескровное будущее, выход, увы, наглухо заваленный спонтанными конструкциями русского либерализма, рухнувшего от первомартовского взрыва. Окончательный верный выбор царь сделал чересчур поздно.

Россия будто вновь опаздывала за самим ходом истории. Не случайно межа 70-80-х гг. знаменует закат золотого либерального века в общеевропейских масштабах, характеризующийся повсеместной резкой поляризацией сил. И тем не менее, в 1880 г. российский лед тронулся, титанические усилия дали свои плоды. Социальное напряжение явно пошло на спад. Озлобленные террористы, понеся чувствительные потери, уйдя на дно, затравленно выжидали удобного момента и мало верили в успех лелеемых авантюр. Назначение Победоносцева обер-прокурором Синода, так сказать, в противовес либералам для поддержания пресловутого паритета, стало, наверное, последней роковой ошибкой монарха-реформатора. Предельное четвертьвековое раздвоение личности, сизифовы потуги найти невероятную компромиссную середину – попытка (повторяя слова Черчилля о Хрущеве) «перепрыгнуть через пропасть в два прыжка», дорого ему обошлись.

В январе 1881 г. Лорис-Меликов и великий князь Константин наконец убедили мучимого сомнениями императора подписать общий проект подготовленных реформ и тем самым ввести в государственный аппарат представительскую основу. Земства наделялись правом посылать представителей в Госсовет, т.е. принимать участие в выработке законов. Таким образом, в государственные учреждения вводился европейский принцип народного представительства, иначе говоря, впервые русский народ, в той или иной мере, получал право участвовать в отправлении законодательной власти. Обновленный Госсовет в пореформенных видах становился, конечно, далеко не парламентом, но зародышем и предтечей парламентаризма. В поданном самодержцу проекте содержались все вышеперечисленные преобразования.

Неоднократные конфиденциальные беседы первого министра с наследником позволили склонить цесаревича в пользу нововведений и нейтрализовать дикое сопротивление абсолютистской оппозиции. Победоносцевская партия рвала на себе волосы и предрекала неминуемую гибель России: «Россия погибла, она на краю пропасти. Династия попала в сети армянского шарлатана».

17 февраля, после ряда отсрочек, Александр II предварительно одобрил тщательно разработанный пакет документов и назначил слушания по этому вопросу в Комитете министров на 1 марта.

Тем временем, «Народная воля» впопыхах готовила заключительный удар.

* * * * * * * *

К подготовке очередного, седьмого по счету, покушения заговорщики приступили в ноябре. Произошедший за полтора года до того раскол «Земли и воли» на два самостоятельных подполья (15 августа 1879 г.), «Народную волю» и «Черный передел», отделил «политиков-террористов» от сторонников «крестьянской агитации», непосредственно предшествовал решению т.н. народовольцев обязательно убить царя (26 августа 1879 г.). И вот беспримерная в истории охота на монарха вступила в завершающую стадию.

Министерство внутренних дел бодрствовало. В ноябре-декабре 1880 г. были обезврежены главные вожаки террористов: арестованы, судимы и казнены Квятковский, Пресняков, взяты под стражу Михайлов, Баранников, Колодкевич. Руководство по проведению цареубийства принял Андрей Желябов. Все иные задумки, в частности, организация побега из Петропавловской крепости харизматического монстра Нечаева, откладывались на неопределенный срок. Группа Желябова и Софьи Перовской спешила. «Народовольцы» жаждали удачным покушением инспирировать «насильственный переворот путем заговора», спровоцировать цареубийством желанную революцию «крестьянского топора». Одним словом, первично придерживаясь теории «активных героев» и «пассивной толпы», они прекрасно знали, чего не хотят, кого и что ненавидят – «деспота Александра II» и «существующий государственный правопорядок», но чего именно хотят взамен, толком не знали сами: скорее всего, абстрактной народной свободы, дескать, убьем тирана, пострадаем за народ, а там видно будет.

Некогда, избежав гибели при взрыве на вокзале в Москве, взволнованный царь в сердцах воскликнул: «Чего хотят от меня эти негодяи? Что травят они меня, как дикого зверя?» Теперь нигилисты, почти разгромленные, затравленно озираясь и уходя от погони, предчувствуя скорый бесславный конец, делали свою последнюю ставку.

27 февраля полиция арестовала Желябова. Утром следующего дня Лорис-Меликов прибыл во дворец, имея при себе важные документы на подпись и столь же важные сообщения как глава правоохранительного министерства. Он известил императора об аресте Желябова, т.е. о поимке главаря преступной группы и ликвидации основной угрозы, но сказал, что опасность еще не миновала, и всячески отговаривал царя от намерения ездить 1 марта на утренний развод караула в Михайловский манеж. Предостережениям царь не внял, однако, тут же подписал представленные первым министром бумаги – фактически манифест о реформах, в том числе о введении в состав Госсовета членов по избранию. Наступившая весна 1881 г. обещала открыть новую эпоху русской истории. Современники правомерно называли лорис-меликовские проекты первой русской конституцией.

Под историческим документом поставили подписи: самодержец всероссийский, наследник престола, председатель Госсовета. Тотчас по окончании аудиенции торжествующий Лорис-Меликов отдал распоряжение об обнародовании манифеста в «Правительственном вестнике» 2 марта, после слушания в Комитете министров, и во второй половине дня вновь попробовал через близких к царствующей особе лиц воспрепятствовать завтрашней поездке в манеж. Опять тщетно. А смертельно усталый Александр II, казалось, скрепив собственной подписью итоги двадцатипятилетнего тернистого царствования, на поздравления одного из придворных по поводу манифеста ответил: «Поздравьте меня вдвойне: министр внутренних дел известил меня, что последний заговорщик схвачен и что травить меня уже не будут». Венценосный Романов поторопился.

Последний зимний вечер в столице прошел спокойно. Ровно за месяц до того, 28 января – произошло знаменательное событие. В этот день в Петербурге умер Достоевский, предупредивший, что революция обойдется России в миллионы голов.

1 марта по дороге из Манежа, на набережной Екатерининского канала, там, где сейчас высится скорбный Храм на крови, императора настигла бомба Гриневицкого. Подруга Желябова Софья Перовская довела роковой замысел до конца. Правильно расставленные ею метальщики не промахнулись. Взрыв Рысакова остановил августейший экипаж, убив двух казаков охраны и проходившего мимо мальчика, искалечив лошадей. Через несколько минут подоспевший к месту взрыва второй метальщик Гриневицкий бросил начиненный смертельным зарядом сверток под ноги вышедшего из кареты целым и невредимым, но упорно не покидавшего, несмотря на уговоры, место происшествия царя. Окровавленного, истекающего кровью Александра II, с раздробленными, почти оторванными от туловища ногами, в вырванных клочьях мяса доставили во дворец. В три с половиной часа пополудни он скончался.

Тело покойного еще не успело остыть, а новый монарх Александр III со словами «Я всегда буду уважать волю отца» утвердительно ответил на обращение Лорис-Меликова относительно публикации Манифеста и принятия парафированного проекта реформ. В ночь на 2 марта все изменилось. В ходе ночного совещания в Аничковом дворце Победоносцев и Кº убедили государя отказаться от «пагубных намерений». Лорис-Меликову было приказано отсрочить все реформаторские инициативы до специального решения. 6 марта покойника предали земле в родовой усыпальнице Романовых в Петропавловской крепости.

В числе других представителей династии, придворных, иностранных дипломатов и толп народа за гробом шел испуганный тринадцатилетний наследник Николай, на глазах которого пятью днями ранее изувеченного венценосца привезли в Зимний. Всю жизнь ему будет помниться та черная весна 1881 г. А спустя тридцать семь лет отрекшийся от трона Николай II сойдет вместе с семьей в подвал Ипатьевского дома в Екатеринбурге – убийство большевиками русской императорской фамилии на Урале.

Осужденные «первомартовцы» браво взошли на виселицу, уверенные в праведности совершенного ими «во имя свободы человечества, на благо России» деяния. К какой беспрецедентной в мировой истории несвободе привел этот путь Россию и не только ее, показало будущее. Вряд ли сегодня кого-нибудь вдохновляет многолетняя пропагандистская романтизация и героизация народовольческих антигероев, поэтому не стоит вдаваться в разговор об этом. Можно при желании отдать должное их целеустремленности и храбрости, но ведь не умеющие созидать фанатики разрушения, наделенные подобными качествами, страшны вдвойне, как страшен слепой фанатизм вообще, а замешанный на крови и политике – в особенности.

Особое присутствие Правительствующего сената по разбору дела о цареубийстве заседало с 26 по 29 марта. Казнь приговоренных к повешению состоялась 3 апреля.

29 апреля вышел составленный вставшим по правую руку от Александра III отныне всесильным обер-прокурором Синода высочайший манифест о незыблемости самодержавия. Либеральная реформация сошла на нет. 7 мая Лорис-Меликов получил унизительную отставку с предписанием удалиться на Кавказ. (Умер в 1888 г. в Ницце. Похоронен во дворе армянской церкви св. Геворка в Тбилиси.) И… «Победоносцев над Россией простер совиные крыла» (А. Блок). Стрелки часов российской истории заработали на залп «Авроры».

* * * * * * * *

В 1918 г. в поэме «Скифы» Блок пугал не желающую идти в объятия пролетарской революции Европу так: «Мы обернемся к вам своею азиатской рожей». К тому времени угроза явно запоздала, поскольку это уже случилось. Большевистский переворот в определенном смысле замкнул уход, или возвращение России XX в. в унылую азиатчину, т.е. довершил то, что началось с реакционным поворотом 1881 г. Еще «византиец» Победоносцев страстно уговаривал новокоронованного царя покинуть гранитный Петербург, синоним чуждой-де русскому духу петровской европеизации, переехать в первопрестольную Москву, навсегда обосноваться в Кремле. Адепт патриархальной допетровщины, он подхватил боярско-кликушеские проклятия и опасения XVIII в.: «Петербург — проклятый город, сему городу быть пусту». Закрыть окаянное окно в непотребную Европу – вот девиз воинствующих славянофилов. Судьба жестоко посмеялась над ними. Их наказы и помыслы выполнили ярые враги короны и православия – революционеры-большевики, действительно, перебравшиеся в Кремль. (Вспомним избравшего своим историческим олицетворением Ивана Грозного Сталина, или оперетточную тринадцатибоярщину в составе брежневского политбюро.)

Кто знает? Кто скажет? Не фатально ли все это? Не символизирует ли красный поворот крах двухвекового эксперимента бронзоволикого Медного всадника? Ведь не случайно на риторический вопрос: где все-таки находится Россия, в Европе или в Азии? – профессор Милюков иронически заметил: «В Азиопе». Во всяком случае, на путь, взорванный и отвергнутый в 1881 г., сброшенная с него Россия взбирается и выбирается до сих пор.

Иному читателю может показаться, что автор данной работы противоречит сам себе, говоря с нескрываемой симпатией об армянских традиционалистах и с нескрываемой антипатией о русских ортодоксах-абсолютистах. Налицо, однако, качественное различие. Армянские традиционалисты апеллировали к самобытной замкнутости, к лоялизму и терпимости в целях самосохранения нации, лишенной государственности и расчлененной пограничными державами. Не обладая государственной властью, они не покушались и не могли покушаться, хотя бы в силу подчиненного статуса армянства, на самобытность других народов. Армянский традиционализм был запрограммирован на национальное выживание, на выжидательное умножение и консолидацию национального потенциала до крушения Оттоманской империи, до разрешения Восточного вопроса. Победоносцевская же линия, агрессивно-воинствующая, великодержавно-шовинистическая и строго сословная, будучи враждебна всему передовому, отшвырнула страну назад, предварила мученический венец династии и коммунистический тоталитаризм.

В духе обожаемой им допетровщины мрачный наставник воспитывал престолонаследника Николая. Недаром последний избрал своим историческим олицетворением Алексея Тишайшего и назвал сына Алексеем — именем, считавшимся несчастным в романовской фамилии после казни Петром I наследника Алексея Петровича. На протяжении четверти века беспрерывно мы видим Победоносцева возле трона, оказывающим большое влияние на последних самодержцев, на внутреннюю и внешнюю политику. Зловещий обер-прокурор Синода демонстративно ушел в отставку в возрасте семидесяти восьми лет, причем, ушел, протестуя, не приемля и бойкотируя октябрьский царский манифест 1905 г.

С именами Победоносцева, занявшего особняк министерства внутренних дел отъявленного реакционера графа Игнатьева, графа Д. Толстого, генерала Тимашева, князя Мещерского, графа Шувалова связаны контрреформация и жесткая реакция 80-х гг., ставка на державный русизм, на палочную русификацию окраин, на погромную ассимиляцию еврейства и т.д. Во внешней политике – обиженный изоляционизм на европейском театре; в Восточном вопросе – скрытые панславистские амбиции и постепенное перенесение центра тяжести российской внешней политики на Дальний Восток. Политика эта позднее аукнется России трагедией Порт-Артура, позором Мукдена, Лаояна, Цусимы, громовыми раскатами и кровью первой русской революции.

Причину гибели отца Александр III усмотрел в губительном либерализме, в слишком далеко зашедших реформах и – один из важнейших аспектов – в привлечении к государственному штурвалу сомнительных инородцев типа «хитрого армянского графа». Тяжелой тенью легло на армянство в целом непримиримое отношение ненавистников режима «диктатуры сердца» к его инициатору, режима, который в 1905 г. русский публицист А. Амфитеатров назвал единственной короткой передышкой от суровой государственной реакции 1870-1905 гг.

Повторим, армянофильство Александра II не подразумевало ни самоуправления, ни автономии для Армении. Царь-Освободитель видел в армянах пограничный заслон, русский форпост в Малой Азии по направлению к Евфрату. Плюс к тому, либерально-реформаторскому курсу царствования не противоречили, наоборот, соответствовали успехи закавказских армян на предпринимательской ниве, накопление капитала, банковское дело, торговый оборот – все в русле прогрессивно-поступательного цивилизаторского развития российской державы. Наконец, Александр II, увы, один из немногих российских правителей и политических деятелей, хорошо понимал, что нет у России более надежного союзника на юге, в закавказско-ближневосточном регионе, чем армяне.

В отличие от него, Александр III и Николай II подозревали в тех же армянах науськиваемую британскими происками сепаратистскую ересь, английскую интригу, кощунственную революционную заразу, опасную для целостности южных рубежей националистическую смуту. Отвержение господствующим победоносцевским крылом европеизаторского курса и т.н. буржуазности выразилось в неприятии армян, как торгашей, как ростовщиков-кровопийц, как «кавказских жидов», и одновременно с 90-х гг., как революционизаторов юга России, как проводников и агентов мировой революции.

Шовинистическое великодержавие, восторжествовавшее при Александре III, пересмотренная внешняя политика, невыгодный Зимнему дворцу международный статус Армянского вопроса, кроме того, личная неприязнь императора, Победоносцева и высокопоставленной чиновной челяди, все это вкупе заложило основы правительственной армянофобии в России.

В то же время на берегу Мраморного моря, в Стамбуле, конец Александра II, отставка особо приближенного армянина Лорис-Меликова и перемены в русском внешнеполитическом курсе позволили ущемленному султану Абдул-Гамиду вздохнуть свободнее. Уже в 1878 г., после военного поражения, сан-стефанских и берлинских перипетий, загнанный падишах загнанной Порты расценил армянское русофильство и автононизм, как насущную угрозу для своей тяжело больной империи, вследствие чего взял со временем на вооружение погромную ненависть к «гяурам-эрмени».

В Османской и Российской империях эта правительственная политико-идеологическая армянофобия прогрессировала параллельно, от раза к разу по восходящей, безотносительно к амплитуде конъюнктурных промежуточных колебаний.

Так, армяне и Армения — разорванные между двумя деспотиями нация и страна — оказались в адской геополитической ловушке, в русско-турецком «котле», отрезанные от остального мира, сдавленные российско-османскими державными пределами. Тогда и начал раскручиваться тот самый безжалостный политический механизм, который привел в итоге к чудовищному геноциду и к потере армянством большей части исконного hАйка.

Константин Захарян

1992-93 гг.

Свои отзывы или комментарии можно оставить в разных соцсетях:

в группе «Армянская община Санкт-Петербурга и России» в Фейсбуке
вконтакте
в Одноклассники.ру
в Телеграм

Армянское Товарищество

Константин Захарян. Генезис катастрофы (Становление Армянского вопроса в XIX в.)

Miaban

Добавить комментарий Отменить ответ