20 октября 1988 г. Расул Гамзатов написал Открытое письмо Наби Хазри. Вскоре 30 ноября оно было напечатано в номере 48 «Литературной газеты» (стр. 3). Спустя годы им суждено было встретиться в Баку.
Расул Гамзатов приехал в Баку для участия в юбилейных торжествах 7 марта 1997 г., посвященные 90-летию со дня рождения Самеда Вургуна (1906-1956). Последний раз Расул Гамзатов был в Баку в 1985 году в связи с 60-тилетием Наби Хазри.
В рассказе внизу — версия азербайджанского автора о встрече Гамзатова с Наби Хазри, о роли Азиза Алиева (1897-1962).
Азиз Алиев, Самед Вургун, Расул Гамзатов … и еще — о примирении милых «врагов»
Часть 1
17 января 1997 года президент Гейдар Алиев, внимательно выслушав мои доклады по ряду вопросов и выразив свое отношение к ним, дал совершенно неожиданное для меня указание:
— Пригласите Расула Гамзатова на юбилей Самеда Вургуна и привезите в Баку.
Ясно и конкретно. Комментариев не последовало, и я ни о чем не стал спрашивать. В решении президента, выраженном лаконично, были поставлены все точки над «i» в отношении к знаменитому дагестанскому поэту.
Приглашение Р.Гамзатова на юбилей Самеда Вургуна, которого Расул Гамзатович считал своим устадом, в ту пору, когда общественность Азербайджана не забыла прогорбачевскую позицию дагестанского поэта в карабахском вопросе, высказанную на заседании Президиума Верховного Совета СССР 18 июля 1988 года на фоне разгоревшегося конфликта, — было мудрым и великодушным шагом, который мог осуществиться только благодаря инициативе такого большого, масштабно мыслящего государственного руководителя, как Гейдар Алиев, и вместе с тем весьма неожиданным (при всей признательности принявшего приглашение поэта!) и примечательным событием.
Азербайджанский народ хорошо помнил выступление Расула Гамзатова. Он говорил: «От нашего сегодняшнего решения будет зависеть, что мы оставим в наследство внукам и правнукам — национальную вражду еще на десятилетия или чувство локтя.
Вот почему, обсуждая сегодня выход из тупика, мы не имеем права на ошибку. Надо честно признаться, что такую ошибку уже совершили только что выступившие перед нами председатели Президиумов Верховных Советов Армении и Азербайджана. Предлагаемые ими варианты решения проблемы я как горец сравнил бы с началом большого камнепада в горах. Так что же нам делать? Мое предложение простое: пока оставить все как есть, что вполне согласуется с Конституцией. Одновременно следовало бы обсудить возможность до принятия принципиальных решений передать Нагорный Карабах во временное управление союзным органам».
Последнее предложение фактически означало вывод Нагорно-Карабахской Автономной области из сферы юрисдикции Азербайджана…
Азербайджанская общественность поныне не забыла и то, что в открытом письме Расула Гамзатова Наби Хазри, опубликованном в конце восьмидесятых годов минувшего века в «Литературной газете», содержался ряд моментов, искажавших неоспоримую правду о попранных правах нашей страны, вольно или невольно льющих воду на мельницу армянской агрессии и естественно, наш народ не мог без справедливого единодушного возмущения и горечи воспринимать такую позицию поэта, которого всегда встречал честь по чести, чтил и любил. Я также не остался безучастным к этой «метаморфозе» любимого поэта и, в частности, писал в печати: «Так как ответному письму Наби Расулу не нашлось места в советской печати (т.е. центральной — Г.), оно осталось у него в кармане». Разочарованные и возмущенные по этой причине азербайджанские читатели, в свое время охотно и увлеченно читавшие книги Расула Гамзатова, в знак протеста посылали их автору — в том числе и переведенные на наш родной язык, — в Махачкалу и Москву по соответствующим адресам.
В последний раз до этих событий Расул Гамзатов побывал в Баку в 1985 году, в связи с 60летием Наби Хазри. Впоследствии возникшая тяжелая обида, несомненно, тяготила и самого Расула Гамзатова.
Движимый этими чувствами, он написал второе открытое письмо бакинскому другу и опубликовал в той же «Литгазете». Суть письма сводилась к самооправданию, мол, что я такого совершил?..
И это письмо не могло заглушить резко отрицательное отношение в Азербайджане к автору письма.
Тяжелая обида длилась двенадцать лет, и никому в голову не могла прийти мысль о новом посещении Р.Гамзатовым земли разочарованных друзей, никому, кроме Великого Лидера!
За коротким распоряжением президента было все то, о чем я сказал и все, о чем умолчал.
Потому я отозвался без лишних расспросов:
— Ясно, господин президент.
Охваченный непростыми раздумьями я вошел в свой кабинет.
Я любил поэзию Расула Гамзатова смолоду. Прочел чуть ли не все, изданное в русском и азербайджанском переводах за его подписью.
В юные годы посвятил ему стихи под впечатлением стихотворения «Я в сто девушек влюблен», включив свое поэтическое посвящение в одну из первых напечатанных им книг. Может быть, уместно здесь привести фрагмент в русском переводе: В разлуке провожая день за днем,
Не сетую на горечь расставания,
Из года в год все сладостнее нам
Былой любви воспоминанья.
В сто девушек влюбляюсь каждый раз,
В одну и ту же — в разной ипостаси,
С фамилией и именем одним,
Являющей сто ликов в одночасье!
Люблю ее, встречаюсь вновь и вновь,
И каждое волшебное свиданье —
Как заново открытая любовь
И как стократное очарованье!
Из книги «Любовь не стареет» (1973).
(Перевод Сиявуша Мамедзаде) Эти строки, написанные в студенческие годы, вошли много позднее в мой второй сборник.
ArrayНо мой пиетет к творчеству Гамзатова не ограничивался впечатлениями молодой поры, я глубоко чтил его — до той злополучной и неожиданной карабахской «осечки» и открытого письма в «Литгазете», впоследствии, когда я уже утвердился на литературном поприще, я вновь в поэтических размышлениях обращался к образу мастера аварской поэзии. ОДНОМУ ЛИТЕРАТУРНОМУ «ХУНВЕЙБИНУ»
… Что ты сам сотворил — неизвестно пока,
Кто бы что написал — ты спешишь с приговором,
Пусть еще не дошла до народа строка,
А чужое готов припечатать укором.
Может, с памятью собственной ты не в ладах,
Или чужда тебе колыбельной услада?
Или Ленинской премией зря, впопыхах
Увенчали Гамзатова, сына Гамзата?..
Не отвертишься от признания правды,
Ты запомни, гораздый по части навета:
Если мне суждено выйти вдруг в космонавты,
Тогда уж и ты превратишься в поэта.
(Перевод Сиявуша Мамедзаде)
Ленинская премия в те годы на пространстве Советского Союза значила высшую награду после Нобелевской, знаменующей всемирное признание, и тогда этой премии удостаивались в большинстве случаев действительно талантливые творцы науки, искусства и литературы, в частности, Расул Гамзатов, но находились радикально мыслящие «хунвейбины», идеологические перестраховщики, которым не по нутру было уважение к национальным духовным ценностям, сбережение исторической духовной памяти, и в приведенных поэтических строках я упоминал выдающегося дагестанского поэта именно как радетеля национального наследия родного аварского народа.
Я и поныне перечитываю Расула Гамзатова, и самое любимое мною его произведение — «Мой Дагестан».
Вернусь к его упомянутому открытому письму, произведшему на нас удручающее впечатление. Ведь Азербайджан воистину любил его! Все значимые его произведения были переведены на наш язык, переведены прекрасно, и здесь хочу особо напомнить заслуги нашего талантливого переводчика и поэта Тофика Байрама. После России Азербайджан был республикой, где Расул Гамзатов наиболее часто и широко печатался. Здесь у него было много друзей.
Я даже корил иных из них: «Что ж вы не могли повлиять на своего дагестанского друга? Не довели до него правду об Азербайджане?»
Наби Хазри отозвался в крепких выражениях.
Тофик Байрам и Вилаят Рустамзаде ответили, что в последние годы у них не было контактов с Расулом Гамзатовым.
А вот у армянских коллег с ним были достаточно тесные связи. Задолго до его открытого письма видному поэту Наби Хазри в «Литгазете» на ее же страницах появилось послание Р.Гамзатова «Москва. Тверской бульвар. Сильва Капутикян», в котором раскрывались мотивы амурных приключений литинститутовских времен, но это публичное обращение знаменитого поэта к одной из вдохновительниц «миацума», обернувшегося трагическими человеческими жертвами и кровавым конфликтом, в те годы, очевидно, было очень нужно для поддержания имиджа Армении, развязавшей войну с соседним Азербайджаном во имя «приармянивания» наших исторических земель.
Высокопоставленные круги Армении в ту пору были весьма заинтересованы в пиаровских акциях с помощью известных деятелей интеллигенции, в частности, из традиционно мусульманского мира. Мне хорошо помнится, как в начале восьмидесятых годов по приглашению Союза писателей Армении Ереван посетил Чингиз Айтматов с супругой. Ему предоставили отдых в Цахкадзоре (Деречичеке), в Ереване организовали большую встречу с киргизским писателем… Гость высказал высокие, уважительные слова об армянской культуре, в частности, отозвался о Нарекаци как гениальном поэте, написал о нем статью и, если не ошибаюсь, предпослал роману «Плаха» эпиграф из армянского классика.
Но, очевидно, Чингиза Торекуловича за горячим приемом и изъявлением почтения, вполне заслуженным и аттестованным в соотнесении с его талантом и славой, не могли посетить предположения о подспудной подоплеке армянского радушия, а именно о стремлении «очаровать» и «нейтрализовать» знаменитого гостя в контексте последовательно насаждаемой туркофобии и азербайджанофобии и запланированной вооруженной агрессии против Азербайджана.
То же самое — и в отношении Расула Гамзатова…
Из уст председателя Президиума Верховного Совета Армянской СССР Нагуша Арутюняна я слышал о его близкой дружбе с Гамзатовым; Расул с Патимат ханум, возвращаясь из поездки в Иран через Джульфу, не преминул посетить Ереван и погостить у последнего.
…Вернувшись от президента и сидя в своем кабинете, я передумал о многом, вновь огорчился при мысли о том, что если мы, творческая интеллигенция, не в состоянии довести до своих друзей историческую истину об Азербайджане, убедить их в беспочвенности армянских территориальных «аппетитов», то как же нам вразумить и отрезвить наших «многострадальных» противников?.. Казалось, нам бы заручиться поддержкой дагестанского друга в судьбоносном для нашего народа вопросе, а вышло, что мы читаем его публичные «реверансы» в сторону наших, мягко говоря, оппонентов.
Надо было отбросить эти тягостные мысли и взяться за конкретную подготовку. В то же время предстояло предотвратить еще одну провокацию, которую собрались осуществить с использованием имени Расула Гамзатова. В те годы спецслужбы ряда зарубежных стран, в особенности Армении, с целью подорвать стабильные толерантные межнациональные отношения в Азербайджане инспирировали интенсивные попытки по проведению акций под лозунгами «разделенные народы», «права национальных меньшинств на самоопределение» с целью сбить с толку общественное мнение, оправдать армянский сепаратизм, связанный с этим терроризм. Провокация, о которой я упомянул, была из этой «серии».
Руководитель одной из неправительственных организаций Москвы по фамилии Григорян (невольно вспоминается его однофамилец-уголовник Э.Григорян, сыгравший провокационную роль в сумгайытских погромах), собирался провести в Махачкале совместно с фондом Расула Гамзатова конференции на темы «Разделенные народы» и «Права национальных меньшинств»… Об этом распространилась информация в печати и на сайтах Интернета.
До упомянутого поручения президента и приглашения Р.Гамзатова я внимательно изучал этот вопрос и размышлял о мерах по предотвращению григоряновской акции в Махачкале.
Часть 2
Источник: «Зеркало», 2011 г.
(Продолжение. Начало см. «Зеркало» от 5 и 12 февраля 2011 г.)
* * *
В тот день встреча с нашим президентом, телефонные переговоры с Дагестаном происходили поздним вечером. Рабочий день давно завершился. Поэтому я решил не беспокоить Наби Хазри, подумал, что позвоню наутро. Конечно, я не ожидал, что Наби муаллим воспримет приезд Расула Гамзатова в Баку и посещение его дома как ни в чем не бывало, как саморазумеющийся визит. Я знал его характер: он был человеком откровенным, не утаивал того, что думает, и уже длившееся долгие годы расхождение с Расулом Гамзатовым, охлаждение между ними не могли сразу превратиться в идиллическую встречу.
Но то, что я услышал, ощутил, оказалось куда круче моих предположений.
— Наби муаллим, Расул Гамзатов прибывает на юбилей Самеда Вургуна.
Он — ни слова, будто и не слышал.
Я продолжал:
— Сразу по прибытии в Баку он навестит вас.
— Я не принимаю двурушников! — взорвался он.
— Он приедет, чтобы выразить соболезнование в связи с кончиной Гюлары ханум…
— Моя жена умерла девять лет тому назад!
Да, я хорошо знал характер Наби Хазри. Он был другу друг, а врагу враг. Трудно его было отвратить от сказанного.
Я говорю ему много смягчающих слов — увы, без прока.
Оставив вопрос открытым, обещаю позвонить вновь.
Наутро — звоню. Но степень неприятия ничуть не убавилась. Наконец, отчаявшись, спрашиваю:
— Я вот сам приду к вам, что, не примете?
— Вам — честь и место, но…
— Считайте, что они и ваши, и мои гости.
Опять он ни в какую.
Опять я говорю, что позвоню.
Я переговариваю с его сыном Арзу, зятьями Зафаром и Бахлулом. И они серьезно встревожены.
А через два дня… Наби звонит сам.
— Кто приедет?
— Расул, Патимат ханум и я.
* * *
5 марта, в 9 часов утра Расул и Патимат ханум должны были выехать из Махачкалы.
В 10 часов звоню по телефону.
Они еще дома, отвечают, сейчас выходим.
В 11 часов снова звоню. Домработница говорит — уехали.
Я полушутя — полувсерьез спрашиваю:
— Куда?
— Кажется, в Баку…
Я заранее просил главу администрации Гаякендского района Салама (увы, с горечью думаю о его гибели от пули убийцы, это был молодой человек высокой культуры, отзывчивый и деликатный), просил и депутата дагестанского парламента (ныне главу администрации Дербентского района) Курбана Курбанова (не решился беспокоить тогдашнего руководителя этого же района, члена Госсовета, аксакала Саида Джамаловича Курбанова), чтобы они информировали меня о пути следования четы Гамзатовых через территории подведомственных районов. А главе исполнительной власти кусарского района Икраму Амирову надлежало сообщить мне о моменте прохождения автомашин через реку Самур.
Звонки следовали один за другим, все шло своим чередом.
Но, видно, даже поездка, подготовленная с такой тщательностью, не могла обойтись без приключений.
ArrayГлава Хачмазской районной исполнительной власти Рафик Нифталиев должен был встретить гостей на своей территории и вместе с ними пообедать. Но так как сопровождавшие гостей сотрудники дорожной полиции не были заблаговременно оповещены, машины по другой трассе прямиком помчались в сторону Баку… Когда Рафик Нифталиев узнал о промашке, гости уже доехали до Губы. Пришлось исправлять оплошность. Машины развернулись в сторону Хачмаза; Расул Гамзатов не замечает этого «маневра», полагая, что они следуют в «поступательном движении». Нифталиев встречает — привечает гостей честь по чести, и обеденное застолье проходит, как водится, в приятном общении…
Я встретил гостей вместе с начальником Государственной дорожной полиции генералом Рамизом Зейналовым на Хырдаланском кругу.
Мы прямиком прибыли в Дом гостей президента, по указанию которого им был отведен главный корпус. После короткого отдыха мы отправились к Наби Хазри домой. Подошли к порогу, остановились. Почтили память Гюлары ханум. Тут были и члены семьи Наби Хазри — сын, невестка, дочери, зятья. Встреча оказалась теплой, с долгим застольем. Мы вкусили благ очага Наби Хазри, переговорили о многом, но ни слова об обиде, никаких «выяснений отношений». Все «острые углы» каждый мысленно «прокручивал» про себя и тактично оставил «за кадром».
Юбилейные торжества, посвященные 90-летию со дня рождения Самеда Вургуна, предстояло провести 7 марта во Дворце «Республика» (ныне — Дворец Гейдара Алиева). В тот же день, до начала торжественного собрания, президент Гейдар Алиев планировал принять дагестанского гостя.
Незанятым оставался день 6 марта, и я заранее задумал использовать это «окно» максимально, посвятить гостя в испытания и беды, пережитые нами в последние годы, в трагические подробности навязанной Арменией войны под покровительством руководства бывшего СССР.
В былые времена, приезжая в Баку, Расул Гамзатов всегда посещал могилу Азиза Алиева и Самеда Вургуна. Наутро после приезда, выйдя из Дома гостей, мы направились на Аллею почетного захоронения.
И там почтили память выдающегося сына Азербайджана Азиза Алиева, в критические годы Великой Отечественной войны возглавившего Дагестанский обком партии и проявившего бесценные заслуги в консолидации и сплочении горских народов в борьбе против немецко-фашистких захватчиков и предотвращении вторжения «коричневой чумы» в Южный Кавказ, человека, который спас дагестанский и азербайджанский народы от беспощадного режима репрессий, ссылок в Сибирь. Этот замечательный человек сыграл большую роль и в жизни отца Расула Гамзатова, прославленного поэта Гамзата Цадасы; в частности, помог аксакалу аварской поэзии переселиться из аула Цада в Махачкалу, где предоставил ему квартиру в элитарном здании, в котором проживал сам, обеспечил все условия для творческой работы поэтов — отца и сына. Об этом тепло написал Расул Гамзатов в своих воспоминаниях; именно по инициативе и настоянию Азиза Алиева юный Расул, начинающий поэт, был направлен на учебу в Москву, в Литературный институт им. Горького, и с московского периода, через переводы на русский язык и другие языки, взошла всесоюзная слава Расула Гамзатова, и он снискал мировую известность. Расул вспоминал, что поначалу мысль «учиться на писателя» ему показалась неубедительной, дескать Махмуд, Абуталиб, Гамзат Цадаса утвердились в литературе, не оканчивая никаких институтов. Но все же Азиз Алиев убедил Расула в необходимости профессиональной учебы, и с благословения отца он отправился в московские пенаты, ознаменовавшие начало его счастливой литературной карьеры. Азиз Алиев познакомил юного горского поэта с Самедом Вургуном, и великий устад сыграл большую роль в приобщении талантливого аварца, сына братского Дагестана, к миру большой литературы.
В дни визита на юбилей Вургуна Расул Гамзатов говорил корреспонденту АзерТАджа:
«Я давно не был в Азербайджане, но раньше я всегда в большинстве случаев приезжал сюда по зову, по приглашению Самеда Вургуна — так было и при его жизни, и после смерти. Я каждый раз бывал на его юбилее. Когда я в первый раз приехал на его 50-летие, он был прикован к постели. У меня было с ним много встреч, Самед — это мой учитель и самый мой дорогой человек. В тот же год, к сожалению, мне пришлось приехать и на его похороны. Я выступал здесь, на этой аллее, при похоронах. А потом приезжал на его 60-летие, 70-летие. Затем прервались наши связи, началась эта так называемая перестройка, принесшая больше потерь, нежели приобретений.
И вот теперь я — свидетель, какие утраты, какие потери понес азербайджанский народ.
И каждый раз, когда приезжаю в Баку, я хожу к памятнику Азизу Мамедовичу Алиеву. Мы жили с ними в Махачкале в одном дворе, еще начинающим поэтом я чувствовал его заботу и внимание и ко мне, и к моему отцу, тоже поэту! Азиз Мамедович много сделал, чтобы приобщить нас к азербайджанской культуре. При нем приехал впервые в Дагестан Самед Вургун, бывал Сулейман Рустам, пел на дагестанской сцене Бюльбюль, — это было открытие, приезжали композиторы, Ниязи — мы все были связаны с культурой Азербайджана при Азизе Мамедовиче. Мы хорошо знали его дочь Зарифу ханум, его большую семью, и я каждый раз, приезжая сюда, прихожу к Азизу Мамедовичу. Вот только не думал, что с Зарифой ханум не придется встретиться, ее уже нет».
Я чувствовал, что посещение последнего приюта Азиза Алиева, Зарифы ханум и Самед Вургуна — это не дань «протокольной» этике, а проявление искренней душевной потребности.
Затем мы направились на Аллею шехидов. Хотя уже начался весенний месяц, стояли нетрадиционные для Баку холода, в малодоступных солнечным лучам местах лежал еще снег, кое-где оставалась наледь. Я опасался, как бы гость не поскользнулся, не упал, потому поддерживал его, беря под руку; при окружающих он деликатно избегал подмоги под предлогом, что поправляет себе копну поседевших волос.
Гордость поэта!
Гордость сына гор, понятное дело. Медленным шагом мы дошли до конца Аллеи шехидов, и так же неспешно двинулись обратно, вдоль нижнего ряда могил… Я подробно поведал гостю об ужасной войне, развязанной Арменией, о тысячах жертв, о кровавой бойне 20 Января девяностого года… Добавил, что теперь в каждом городе, в каждом районе Азербайджана существуют Аллеи шехидов. А еще многие наши сограждане считаются без вести пропавшими.
Горбачевская позиция в выступлении на заседании Президиума Верховного Совета СССР и абсурдное открытое письмо Расула Гамзатова Наби Хазри прозвучало на все пространство, которое недавно называлось советской страной, именно на фоне этой трагической вакханалии и бедствий, обрушившихся на Азербайджан, вызвав естественное возмущение нашего народа и протестующие отклики, о которых я говорил выше.
Глядя на могилы шехидов, слушая мои сообщения о пережитых бедах и понесенных жертвах, он осознавал масштабы трагедии и искренне горевал.
Когда я сказал об Аллеях шехидов, повсеместно возникших на земле Азербайджана, в его изумленно расширившихся глазах читалось потрясение.
Эту скорбную реакцию чувствовали и видели только я и Патимат ханум.
И если Расул Гамзатов не поведал в печати о пережитых чувствах, испытанном потрясении после этого знакомства с нашей скорбной памятью, то отношение нашего народа к нему и к его злополучному открытому письму, не отражавшему истину, оставались бы на той же негативной, неопровергнутой точке.
Как бы он отнесся к проведению специальной пресс-конференции?
Не знаю. Но что же предпринять?
Было заранее намечено, — после Аллеи шехидов наш путь лежал в Дом — музей Самеда Вургуна; туда заблаговременно было приглашено множество журналистов, получивших необходимые рекомендации.
По пути мы проследовали по улице имени Шейха Шамиля; я при этом поведал гостю о большой любви в Азербайджане к великому предводителю горцев, о смелом и благородном научном труде академика Гейдара Гусейнова, дерзнувшего сказать правду о национально-освободительном движении под началом Шамиля, подвергшемся за это жестокой и унизительной репрессии, доведшей замечательного ученого до самоубийства. Расул слушал внимательно, задавал вопросы.
Поднимаясь по лестнице в Дом-музей Самеда Вургуна, я вспомнил давнее стихотворное посвящение Расула Гамзатова:
КОГДА Я ВХОДИЛ В ДОМ САМЕДА ВУРГУНА
Ох, легче мне было бы против течения
Вплавь кинуться нынче по горной реке,
Чем кнопку звонка утопить на мгновение,
Пред дверью твоей замирая в тоске.
С простреленным сердцем стою одиноко я,
Не слишком жестоко ли это, Самед?
Мне легче подняться на гору высокую,
Чем в старый твой дом, где тебя уже нет.
Обнять бы тебя мне, щетинистоусого,
Кричу я, зову я —
и только в ответ
Гремит тишина, как печальная музыка,
Как звездочка дальняя, холоден свет.
И шуток не слышно, и книги как сироты,
И жарким огнем не пылает очаг.
И в дом свой родной возвратиться
не в силах ты,
Уехавший слишком далеко кунак.
1962 г.
(Перевод Я. Козлевского)
(Продолжение следует)